Святые в истории. Жития святых в новом формате, XVI-XIX века - [5]

Богатство, писал он, вовсе не портит монастырскую жизнь, если употреблять его разумно и с пользой. Пусть в собственности у монастырей будет как можно больше земель и сел – а значит, и мест, где образованные люди благородного происхождения смогут принять постриг, а впоследствии занимать высшие церковные должности. Иначе где взять для русских городов архиепископов и епископов, чтобы они просвещали народ? Ведь в нищенствующих монастырях в основном подвизается простонародье, люди безграмотные, и без расцвета обителей не может быть расцвета всей церковной жизни.

Против этой позиции с не меньшей убежденностью выступали Нил Сорский и его многочисленные последователи, получившие название заволжских старцев, так как они все были из северных, основанных за Волгой монастырей. Нил и сам был монахом-отшельником, и вообще считал, что предназначение монашества состоит в чистой от мирских забот молитвенной и нестяжательной жизни.

Мнения резко разделились: духовенство практического склада, так называемые иосифляне, отстаивало право иметь как можно больше монастырской собственности. Нестяжатели их за это всячески укоряли и обличали, приводя в пример отцов-пустынников, которые кормились трудом рук своих, всей душой устремляясь к Богу.

Максим Грек с самого начала принял сторону нестяжателей, прежде всего основываясь на опыте европейских и афонских монастырей.

В молодости, в свою бытность в Италии он несколько месяцев жил в качестве новиция (новоначального) в доминиканском монастыре Сан-Марко во Флоренции. Как и орден францисканцев, носящий имя Франциска Ассизского, «апостола нищеты и любви», доминиканцы тоже принадлежали к числу нищенствующих орденов. То есть жили благодаря пожертвованиям благочестивых горожан и вовсе не стремились к владению землями или замками. А в афонских общежительных монастырях было принято всех приходящих принимать и постригать бесплатно, и монахи в своих кельях даже не имели личной иглы или ниток.

Желая убедить других в том, что свобода от собственности является идеалом монашеской жизни, Максим направил во дворец свое сочинение, известное как «Послание московскому великому князю Василию III об афонских монастырях».

В келье Чудова монастыря не раз обсуждали «зазорное житье» в русских обителях: торговлю церковными должностями, ростовщичество, погрязших в пирах и неумеренном пьянстве лиц, облаченных в духовный сан.

К 1523 году Максим Грек перевел беседы святого Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея и Иоанна, третью и четвертую главы из Второй книги Ездры, отрывки из книги Даниила, Есфирь, отрывки из книг малых пророков с толкованиями, три сочинения Симеона Метафраста, одновременно занимаясь просмотром и исправлением Толкового Евангелия, а также греческими книгами из царского книгохранилища.

Афонский монах трудился без устали, но при этом отношение к нему московского владыки и его приближенных становилось все более прохладным.

За разговорами в келье Чудова монастыря давно велась слежка. Особенно во дворце интересовались высказываниями монаха Максима по поводу царской власти и монастырской собственности.

Ситуация еще больше обострилась, когда в 1522 году на место московского митрополита Варлаама был поставлен владыка Даниил. Он принадлежал к числу убежденных иосифлян и был недоброжелателем, а теперь можно определенно сказать – тайным врагом Максима Грека.

Смена митрополитов в Москве вообще была тревожным сигналом, учитывая, что великий князь Василий III не просто прогнал Варлаама с кафедры, но сослал в заточение. В России это прежде редко практиковалось по отношению к высшим духовным лицам.

Согласно летописи, в декабре 1521 года митрополит Варлаам «в железе» был сослан в Каменный монастырь на Кубенское озеро, как шептался народ, за свою несговорчивость… По Карамзину, это был «человек твердый и не льстец великому князю, ни в каких делах противник совести».

Новый московский владыка был полной противоположностью митрополиту Варлааму. Вездесущий Сигизмунд Герберштейн оставил язвительное описание митрополита Даниила. Это был «человек со здоровым и тучным телом и с красным лицом. Для того чтобы не казаться преданным более желудку, чем постам, бдению и молитве, он всякий раз, как намеревался публично отправлять богослужение, обыкновенно делал свое лицо бледным с помощью серного дыма и в таком виде выходил пред народом».

Другими словами, это был человек показного, внешнего благочестия – из числа тех, кого Максим Грек особенно не жаловал, посвятив им немало обличительных слов. Такой человек «старается украсить лишь внешний свой вид разноцветными и мягкими шелковыми тканями, золотом, серебром и драгоценным жемчугом; а к Божественному учению, зазирающему (порицающему. – Ред.) одеваться в мягкое, он, как аспид какой глухой, затыкает уши свои.» («Слово 1. Весьма душеполезное для внимающих ему. Беседует ум к душе; здесь же и против лихоимства».)

Встречи с подобными людьми для Максима Грека были сродни недоумению, испытанному в царском книгохранилище. Дорогие золоченые облачения-«обложки», высокий статус, а откроешь – покрытые плесенью страницы, непригодные для чтения.