Святой Вроцлав - [58]

* * *

Томаш орал, а Михал, сражаясь с одиночеством, кружил от окна к компьютеру. Такое невозможно было представить, что ему могло не хватать Малгоси. Пока он с ней не познакомился, жизнь казалась сном, теперь же — кошмар снился наяву.

Малгося пропитывала все вокруг любовью, а теперь, когда ее не стало, даже гелевый коврик под мышку раздражал, подоконник задалбывал, а стены сводили с ума. Паломники вопили слишком уж громко, ночь была слишком темной, а Святой Вроцлав — слишком черным, чтобы успокоиться. Михал открыл окно. Он видел полицейский кордон, знакомые крупнопанельные дома. Толпа распевала песни, а Михал орал. Кто-то колотил в дверь.

Михал думал, что это сосед, взбешенный тем, что кто-то вопит у него под ухом. И правда, это был сосед, но пьяный, а не взбешенный. Михал предложил ему пройти. Томаш вошел, зацепившись ногой о порог.

— Не мог заснуть, — пояснил он.

Михал включил чайник.

— Некоторых кофе усыпляет, некоторых — наоборот.

— А третьим все до лампочки, — Томаш встал у окна. — Я пришел, потому что от тебя это место видно лучше. Сигаретой не угостишь? — он взял пачку «пэлл-мэлл», которую Михал подсунул ему прямо под нос. — Выпить у тебя чего-нибудь имеется? — Он подергивал губу. — Ты уж извини, что так спрашиваю.

У Михала было только пиво из «Божьей Коровки»[73] за полтора злотых, которое он купил в момент слабости, но которое так и не отважился выпить. Они уселись, друг напротив друга, Томаш на кровати, а Михал на стуле. Тишина была густой и горькой.

— Как-то раз услышал я забавную байку о несчастьях, — заговорил наконец-то Томаш. Глаза у него были розовыми, словно у кролика. — Быть может, мне и удастся тебя рассмешить. Мне ее рассказывало столько человек, так что, должно быть, это и правда.

Михал крикнул, но было уже поздно: Томаш прикурил сигарету со стороны фильтра. Прежде чем понять, что произошло, от этого крика он даже подскочил. Он попытался закурить нормально, но сломал фильтр; тогда он раздавил сигарету, так как не мог удержать ее в пальцах.

— Мне это рассказала одна пациентка. Где-то в Штатах жила молодая, некрасивая девушка. Не сказать, что уродина, просто некрасивая, которой никто не интересовался. Работала она в торговом центре, и как-то раз, без какой-либо собственной вины, эту работу потеряла, — рассказывал Томаш театральным, печальным голосом. — Она поплакала, а потом заснула. Когда проснулась, то до нее дошло, что с ней случилась какая-то перемена, конкретно же, — тут он хлопнул ладонью по бедру, — кожа, которая еще вчера была землистая, вся в прыщах, сделалась гладенькой, что твое зеркало.

Тут он не выдержал и вытащил очередную сигарету из пачки Михала. Томаш продолжил рассказ, речь его с каждым словом делалась более плавной. Что-то выходило из него. Не один только рассказ.

— Она еще не нашла себе нового занятия, как случилось очередное несчастье. Любимый ее котик попытался выбраться сквозь щелку в окне, наверху, — указал он кистью, чтобы у Михала не было сомнений, что имеется в виду, — он застрял, поломал себе позвоночник, так что пришлось его усыпить. Утром выяснилось, что ее бюст увеличился на три номера и продолжает расти.

— Ага, — сказал на это Михал, выпучив глаза.

— И так оно потом все и шло, — продолжал Томаш гробовым голосом, — одни несчастья следовали за другими, перемежаемые изменениями в ней самой. Ей приказали покинуть квартиру, так что она ушла с чемоданами, зато на ножках, которых не постыдилась бы любая модель. Только-только нашла она себе новую работу, но тут появился судебный исполнитель — а девица помолодела лет на пять. Не знаю, сколько подобных перемен она испытала, но знаю, где все это закончилось: на сцене, где выбирали мисс штата Невада или какого-нибудь там Огайо.

Михал не выдержал и рассмеялся. Все его веселье вышло в один момент, он замер и дальше слушал уже совершенно серьезно.

— Якобы, предыдущей ночью, в метро, которым она ехала, произошел несчастный случай. После него цвет ее глаз сделался глубже, а губы увеличились. Так она стояла на сцене и сияла, все остальные кандидатки казались гадкими, будто она сама раньше. Но титул она не получила, потому что на нее свалился канат от занавеса, а к канату был прицеплен крюк, который и убил девицу на месте. И тут уже конец. Почти конец.

Только теперь он увидал, что сигарета, которую держал в руках, полностью превратилась в пепел. Железная рука стоматолога перенесла ее в сторону пепельницы, стряхнула. Томаш затянулся чинариком.

— Тело ее выставили в стеклянном гробу, в церкви ее родного города. Люди приходят и молятся. Иногда просто глядят. Во всяком случае, местечко обрело славу, поскольку тело девушки не поддается процессам гниения. Она выглядит лучше Ленина в мавзолее. Словно живая. Приезжали мудрые люди, врачи со всего света, но никому не удалось этого объяснить, — тут Томаш заложил руки за голову. Губы его смеялись, в глазу блестела слезинка — вот тебе и история.

Михал фыркнул, закашлялся, но рассмеяться не смог. Он шевелил пальцем, как будто пытаясь раздавить муху на невидимом оконном стекле, а Томаш водил глазами за тем пальцем.