Святой вор - [11]

— Я сделаю все, что в моих силах, — согласился Тутило весьма решительно, но, похоже, не очень-то искренне. Он не отрывал взора от резного ковчежца святой Уинифред, окруженного сияющими серебряными подсвечниками. — Однако чего бы не сделала такая святая для нашего благополучия! Брат Кадфаэль, не скажешь ли ты, где бы нам найти вторую такую святую Уинифред?

Весьма неохотно юноша направился к выходу, оборотился в дверях, передернул плечами и пошел прочь, дабы отдаться в распоряжение своему субприору и сделать все от него зависящее в деле развязывания кошельков горожан Шрусбери.

Кадфаэль провожал глазами его стройную, гибкую фигуру, и даже со спины затылок юноши и его отросшие кудри показались монаху весьма и весьма подозрительными. Да ладно, что это он! Ведь сущность человека редко удается постичь с первого взгляда, по его внешности, а этого юношу Кадфаэль почти совсем не знал.

Торжественная процессия двинулась в город. По случаю особого значения предстоящей проповеди приор Роберт почел необходимым почтить ее своим присутствием. В свою очередь шериф известил настоятеля храма и городскую купеческую гильдию, дабы всякий осознающий свой долг житель Шрусбери мог по своей доброй воле прийти в храм. Пожертвование в пользу столь известного монастыря, как Рамсейская обитель, которая подверглась жестоким гонениям и нуждалась в помощи, было верным способом выказать свою добродетель, и в таком большом городе, как Шрусбери, наверняка найдется немало желающих по сходной цене откупиться таким образом от мелких прегрешений и общественного порицания.

Из города Герлуин возвращался заметно довольный собой, а Тутило нес изрядно потяжелевшую сумку, из чего следовало, что в городском храме они собрали богатую жатву. Воскресная проповедь, прочитанная с кафедры храма Креста господня, принесла свои обильные плоды. Таким образом, выделенный рамсейским монахам ларец для пожертвований стал значительно тяжелее. А кроме того, трое умелых ремесленников, а именно плотник и двое бродячих каменщиков, пообещали поехать вместе с Герлуином в Рамсей и подрядиться там на восстановлении разрушенных амбаров и прочих хозяйственных построек. То есть можно было сказать, что миссия Герлуина развивалась вполне успешно. Не остался в долгу и Реми Перти, внеся свою лепту музыкой, ибо он, еще будучи в Провансе, сочинил песнопение для нескольких тамошних храмов. Когда в аббатстве отслужили мессу, из Лонгнера приехал грум, ведя в поводу пони без седока. Грум прибыл от леди Донаты, которая просила субприора Герлуина позволить брату Тутило навестить ее. А поскольку день у монахов выдался тяжелый, леди Доната прислала пони для Тутило и обещала, что к повечерию юноша вернется в монастырь. Со смиренным видом Тутило подчинился воле субприора, но глаза его при этом сияли, ибо возможность без всякого надзора вернуться к псалтериону леди Донаты и к ее арфе, что без дела висела на стене дома в Лонгнере, была для юноши достойной наградой за то, что целый день он со всею преданностью плясал под дудку Герлуина.

Кадфаэль видел, как Тутило выехал за ворота: юноша так и сиял от переполнявшего его детского восторга, ибо его не забыли и нуждались в нем, и теперь ему, уже приготовившемуся провести обычный вечер в монастырских стенах, можно выехать за их пределы. Состояние юноши было вполне понятно Кадфаэлю, и он нисколько его не осуждал. Невесело улыбаясь, он пошел в свой сарайчик, где ему предстояло закончить работу над кое-какими снадобьями. Оказалось, что у входа в сарайчик, топчась, его поджидает еще одно, столь же юное, но, похоже, далеко не столь невинное существо.

— Ты брат Кадфаэль? — спросила монаха девушка, певица Реми Перти.

Она подняла на Кадфаэля свои ярко-голубые глаза, почти такие же, как и у самого монаха. Она была невысока, но для женщины выше среднего роста весьма стройна, спина ее была прямой, словно копье.

— Меня послал к тебе брат Эдмунд, — продолжала девушка. — Мой хозяин простудился и сильно кашляет. Брат Эдмунд говорит, мол, ты поможешь.

— Охотно! — отозвался Кадфаэль, столь же пристально и с тем же интересом глядя на девушку.

Прежде ему не приходилось видеть ее так близко, так как обычно она держалась в стороне, опасаясь, наверное, не угодить своему хозяину. Голова ее была непокрыта, красивое овальное лицо, лилейно-белая кожа, черные брови вразлет, вьющиеся волосы.

— Заходи, — позвал ее Кадфаэль. — Расскажи мне поподробнее, что случилось. Ведь для твоего хозяина голос так важен. Ремесленник, лишившись инструмента, лишается средств к существованию. Что у него за простуда? Не слезятся ли глаза? Не болит ли голова? Нет ли насморка?

Девушка прошла за Кадфаэлем в его сарайчик. Там было уже темно, лишь слабо светилась еле тлевшая жаровня. Кадфаэль запалил лучину и зажег от нее лампадку. Девушка с интересом оглядывалась по сторонам на густо уставленные разными склянками полки и свисающие с балок пучки сушеных трав, которые покачивались на тянувшем от двери сквозняке и тихо шуршали.

— Нет, у него горло, — с безразличным видом ответила девушка. — Больше ничего. Он охрип, и в горле першит. Брат Эдмунд говорит, мол, у тебя есть разные пилюли и микстуры. Вообще-то хозяин не болен, — сказала она с некоторым пренебрежением. — Никакой горячки. Но он просто трясется над своим голосом. И над моим тоже. Иные свои инструменты он не может позволить себе потерять. В остальном же я его мало интересую. Но скажи, брат Кадфаэль, неужели ты сам приготовил все эти снадобья? — спросила она, с удивлением и уважением глядя на полки, уставленные бутылями и кувшинами.