Святой Михал - [36]

Михал снова остановился; к нему вернулось привычное весеннее тревожное чувство. Сильнее всего он ощущал его, когда начинал таять и пропитывался водой снег, а по речке шел лед, когда он вдыхал запах влажной земли, еще холодный сырой воздух, а на берегах Души краснели налитые свежим соком кусты краснотала. Но при взгляде на цветущий терновник Михала почему-то всегда охватывало странное волнение. Он долго не мог найти объяснения, отчего обыкновенный цветущий куст терна пробуждает в нем такое глубокое беспокойство. И вдруг ему показалось, что он докопался до истины. Михал даже вздрогнул, когда эта мысль пришла ему в голову. Наверно, это была чушь, но он никак не мог ее выбить из головы — он высчитал, что именно в такую пору он и был зачат. В юности он несколько раз с трудом удерживался, чтобы не спросить об этом родителей. Однажды, еще до женитьбы, он поделился этими мыслями с Катариной. Они лежали в нагретой траве, словно в гнездышке, и их переполняло чувство радостного, пьянящего томления. Катарина смеялась — смеялась у самого его лица, глаза ее до краев были полны любви. Михалу показалось, что он и сейчас слышит, как она, смеясь, говорит: «И дурашка же ты, Михал! Знаешь, сколько есть мест, про которые я могла бы думать, что меня там зачали?»

Улыбнувшись, Михал зашагал дальше. Под Горкой он встретил на тропинке цыганочку Эву — школьницу лет четырнадцати. У нее было восемь братьев и сестер — вот сколько детей успела произвести на свет ее мать, тоже Эва, которую много лет назад Михал застиг на винограднике, когда поджидал Катарину.

Эва шла со стороны села; на ней было нарядное платье из силона с серебристой нитью, шею обвивали ярко-красные бусы. Она несла две матерчатые сумки. В одной закудахтала курица, и тотчас из другой тоже послышалось хлопанье крыльев. Увидев белую шею птицы, Михал понял, что она с кооперативной фермы.

Девушка нисколько не смутилась — кур она купила на ферме и несла их, счастливая и гордая. У нее и впрямь был необычный вид, интересно, с чего это она так вырядилась.

— Ты смотри, до чего же идет тебе это платье! — сказал он.

Эва поздоровалась.

— Как будете готовить курицу? С красным перцем?

— Да, — с готовностью ответила она.

У нее был приятный голосок, во время всяких торжеств она пела в детском хоре.

Михал улыбнулся ей. Эва ответила ему спокойной, сияющей улыбкой, кокетливо тряхнула головкой и гордо зашагала дальше. Она направлялась в Гаваю.

Он недоуменно поглядел ей вслед. «Что это с ней? С какой радостью повстречалась она на своем пути?» — подумал он. Девочка, казалось, несла свое счастье, как знамя.

Ему стало вдруг немножко грустно при мысли, что так быстро летит время. Оба его сына уже покинули дом. Владя был в армии. Павел, второй сын, учился в техникуме в Братиславе. А ему самому стукнуло сорок три. Он любил жизнь во всех ее проявлениях, так сказать, все ее корешки. И хотя иногда за эти годы довелось попробовать на вкус и запах разные корешки, но со времен безрассудной, немного взбалмошной молодости кое-что, конечно, изменилось. Правда, он и сейчас еще полон сил и не имеет никаких оснований испытывать мировую скорбь. И все же сердце у него больно сжалось.

Добравшись до старого виноградника, он увидел между рядами лоз Руду Доллара и остановился.

— К тебе приезжали?

Руда кивнул. Он не проявил особой радости при виде председателя. После разговора с доктором Фантазиром Руда пошел на новый виноградник, где сейчас кипела работа, но потом удрал на старый, чтоб быть подальше от людей, и укрылся среди виноградных лоз. С понурым видом он рыхлил землю тяпкой. Его переполняли заботы и тревога.

Руда показался Михалу еще более тощим, чем обычно; его заплатанные, забрызганные соком молодых виноградных лоз и вином штаны, казалось, вот-вот свалятся.

— Ты все еще хочешь туда ехать? — спросил Михал.

— Хочу, — ответил Руда.

— Гм! — Лицо Михала выражало интерес и участие. — Слушай, Руда, мне хотелось бы знать правду: почему, собственно, ты так рвешься туда? Ты можешь мне сказать?

Руда почувствовал на себе испытующий и в то же время полный внимания взгляд председателя. Он долго молчал, глядя вниз, на равнину, которую извилистой дугой окаймляла Душа, потом мельком посмотрел на председателя.

— Почему? Но… Ладно, тебе я, так и быть, скажу.

Он невольно оглянулся. Они были на винограднике одни.

— Коли уж мне привалило такое счастье, то надо не зевать, чтобы от этого наследства было как можно больше проку. Ведь мне все равно придется уплатить государству налог с наследства в долларах. В долларах будет и все то, что я привезу в наличности, а мне дадут за них кронами, так чего же еще им надо?

Михал недоумевающе смотрел на него.

— Но если я туда поеду и получу наследство сам, — продолжал Руда, — то по американским законам мне разрешается послать что-нибудь в виде подарка. За это не надо платить ни пошлины, ни налога. Из моего наследства, по их законам, я могу послать ровно две тысячи долларов. Вот я и послал бы каждой дочке по тысяче, и у каждой была бы машина. Я же говорю, что все доллары и так придут сюда.

Михал оторопел. Он на мгновение даже утратил дар речи и не знал, смеяться ему или обругать Руду.