Святой Грааль. Во власти священной тайны - [87]
В романе Вольфрама есть весьма обширные куски, не имеющие аналогов ни у Кретьена, ни у его продолжателей; особенно это касается первых двух книг, повествующих о Гамурете, отце Парцифаля. Источником для Вольфрама вполне мог послужить какой-то роман, аналогичный англонорманнским героико-династическим поэмам, таким, как «Бивис Гэмптонский»[212] или «Гай Варвикский»[213]. В частности, Бивис, герой первой из них, отправляется на Восток в поисках приключений, по своему тону напоминающих приключения Гамурета. Подобная история не имеют никакой связи с Граалем, однако ее вводная часть, служащая как бы вступлением в истории о Парцифале, представляет собой неотъемлемое звено общего замысла Вольфрама. Вольфрам меняет ключ, в котором выдержана вся история, обращаясь к типично кретьеновской теме рыцарских подвигов и эволюции героя. Духовный элемент здесь — всего лишь составляющая целостного образа рыцаря, но предназначение Парцифаля заключается в том, чтобы охранять Грааль; в этом — его судьба. Так религиозно-благочестивое семейство Иосифа у Робера де Борона уступает место светской династии; однако династические вопросы присутствуют в поэмах не только Робера, но и Вольфрама. Общим для них является концепция семьи (рода), предназначение которого — в том, чтобы хранить Грааль.
Существуют и другие моменты, указывающие, что Вольфрам был знаком с творением Робера. Правда, у Вольфрама куда меньше богословских рассуждений, но когда Треврицент поучает Парцифаля любить Бога, многие из упоминаемых им тем представляют собой отзвук эпизода франкоязычной версии «Иосифа Аримафейского», в котором Иосиф дает наставления императору Веспасиану.
Вольфрам, как и Робер, настаивает на существовании тайн Грааля, даже несмотря на то, что он радикальным образом переосмысливает их, вписывая в контекст языческого учения, которое неким мистическим образом может правильно изложить только христианин. Робер создавал свои поэмы в строго ортодоксальном христианском контексте;
Вольфрам творил в свете активного интереса к тем научным знаниям и учениям, которые начали распространяться в XII в. из Испании. Это учение позволило вернуть на Запад достижения мыслителей и философов Древней Греции, а также открыло доступ к плодам трудов самих арабских ученых. В этой области образы Флегетаниса, мудреца-язычника, и Киота, его христианского истолкователя, имели немало прямых и косвенных параллелей, но для того, чтобы обоснованно приписать интерес к подобной проблематике Вольфраму, а не некоему неизвестному источнику, мы вынуждены не поверить заявлению самого Вольфрама о том, что он — человек не слишком образованный. Есть немало оснований полагать, что это заявление — один из примеров иронических розыгрышей Вольфрама, ибо он, несомненно, обладал познаниями в астрономии и свойствах драгоценных камней, а также не боялся заглядывать в самые темные уголки богословия[214]. Но сам Грааль не восходит к этим познаниям и не отражает какую-либо сокровенную традицию в некромантии. Вольфрам использует свои познания в области арканов (Таро), чтобы придать Граалю большую таинственность, не раскрывая при этом его сущности. Более того, сама идея о «die verholnen таете umben gral», то есть «тайных историях о Граале» представляется еще одним примером того, как Вольфрам заимствует фразу или идею из своего очередного источника, в данном случае — фразу Робера де Борона «ligrant secre escrit qu’en numme le Grad», to есть «великие записанные тайны Грааля», и использует алхимию своего воображения для превращения (трансмутации) ее в нечто совершенно иное, для чего эта исходная фраза — всего лишь отправная точка.
Как и во всем, что касается этого необыкновенного писателя, аргументация о происхождении и смысле его текста продолжает вызывать споры; здесь не место для рассмотрения комплексной аргументации по этому вопросу, но необходимо иметь в виду, что мы имеем дело с выдающимся интеллектом и воображением, человеком весьма начитанным, но крайне эклектичным. Здесь имеет смысл вернуться к описанию Вольфрама у Готфрида Страсбургского, который называл его «приятелем зайца». Подобно тому как заяц, за которым гонятся охотники, описывает круги и петли в отличие от лисицы или оленя, которые, спасаясь от преследования, бегут по прямой, Вольфрам тоже избегает прямолинейности, и поэтому логика его мыслей часто оказывается совершенно неожиданной. Он заимствует какое-нибудь имя из более ранней поэмы и слегка видоизменяет его, или же, напротив, производит радикальные изменения: так Бланшефлер превращается у него в Кондвирамур, «приносящую любовь»
