Святой Грааль. Во власти священной тайны - [71]
Жаркие споры о «технической» стороне евхаристии, кипевшие прежде среди богословов, начали волновать умы и сердца простых верующих, которые собирались послушать проповеди и мессу в изложении приходских священников, своды богословских аргументов для которых готовили епископы, такие, как Роберт Гросстест Линкольнский, бывавший в Париже и Оксфорде и в 1220-е годы написавший свой трактат «Templum Dei» («Храм Божий»), Этот весьма ученый труд, в котором образ Храма используется как синоним христианской веры, перекликается с дюжинами аналогичных текстов, написанных иерархами Церкви в доказательство того, что священники в силу своего сана имеют право и возможность совершать Божественные таинства. Подобные тексты начали появляться в начале XIII в.; они представляют собой неотъемлемую часть попыток сделать содержание церковных служб и таинств более доступным для понимания мирян. Были написаны целые поэмы, посвященные изложению мессы, в частности, поэма Гонзало де Берсео «El sacrificio de la misa» («Жертва мессы»), созданная в начале XIII в. в Испании. Эти произведения были адресованы аудитории, которая не слишком хорошо владела латынью, но состояла из неплохо образованных благочестивых мужчин и женщин. В этой поэме присутствует сложная символика потира и дискоса как реликвий, замещающих собой гроб, в который Иосиф Аримафейский положил тело Христа, и камень, прикрывающий вход в этот гроб; это свидетельствует о том, что богословские аналогии и уподобления уже вошли в сознание достаточно широкой аудитории.
В несколько иной манере, но также предназначенной для использования проповедниками, выдержано собрание чудес, составленное Цезарием Гейстербахским[170] — цистерцианским монахом, писавшим в 1220-е годы. Его книга явно адресована новоначальным — монахам, только-только вступившим в монастырь; однако собранные в ней истории суть отражение народной культуры той эпохи. Целую главу своего труда — а это двенадцатая часть книги — Цезарий посвящает историям и чудесам, связанным с евхаристией. Чудесные истории подобного рода имеют давнюю и устоявшуюся традицию, восходящую к Григорию Турскому[171], писавшему в VI в., и уже упоминавшемуся нами трактату Пасхазия Радберта о евхаристии (IX в.). Рассказы о чудесах служат аргументом в пользу его утверждения о материальной реальности евхаристии. Во многих случаях эти истории весьма и весьма близки по манере к сценкам из романов о Граале, таким, как видение младенца-Христа в потире, что является общей темой для широкого круга произведений — от «Перлесво» до «Ланселот-Грааля»[172]. Эта история фигурирует и в более ранних источниках, но особую популярность она приобрела в XIII в. Мэттью Пэрис в своей биографии Эдуарда Исповедника[173] рассказывает, что такое чудо имело место, когда архиепископ Вульфстан[174] совершал мессу перед королем. Рассказывают, что подобное видение было явлено и Элеоноре, сестре английского короля Генриха III.
Традиция, представленная в труде Цезария, говорит немало важного об атмосфере романов о Граале. Это и истории о целительной силе евхаристии, перекликающиеся с эпизодами в романе «Ланселот», где Борс, Эктор, Персеваль и Ланселот исцеляются одним только появлением Грааля. А в пятой книге «Диалога о чудесах», озаглавленной «О демонах», приводится описание дьявола в различных обличьях, находящее отклик в приключениях Персеваля и Борса, описанных в романе «Поиски Святого Грааля», особенно — в изображении видений. Труд Цезария интересен прежде всего тем, что он находится как бы на границе религиозного текста и светского сочинения. Хотя он и предназначен для новичков его собственного монастыря, он включает в себя именно тот тип историй, который использовали цистерцианские проповедники для оживления своих проповедей и привлечения внимания паствы. Цезарий рассказывает об одном священнике, который не верил в Бога и для собственной защиты всегда носил меч. Однажды он ехал на мессу по пустынной дороге:
«…когда он подъехал к небольшому лесу, его объял столь превеликий страх и ужас, что у него, как говорится, волосы встали дыбом и все члены его покрылись холодным потом. Причина этого страха не замедлила заявить о себе, ибо, как только он поглядел в сторону леса, он заметил человека таинственной наружности, стоявшего под высоким деревом. И едва он взглянул на него, как человек тот вдруг начал быстро расти и вскоре сравнялся с деревом, и вокруг него все деревья шатались и скрипели и бушевали порывы ветра…»
