Святой Франциск Ассизский - [80]

Стоя на коленях посреди утесов и деревьев, воздев лицо и руки к небу, святой Франциск вопрошал: «Кто Ты, сладчайший Господь и Бог мой? Кто я, презренный червь и никчемный раб Твой?»

И Господь, ответа Которого не могут дождаться многие гордые философы, ответил смиренному Франциску в лесной тишине Верны, ответил не по рассуждению (ибо рассуждение — удел человека), но по озарению. Всевышний осветил для Франциска ярчайшим факелом бездну божественного величия и скорбный провал человеческого ничтожества. Потом факел остановился, увеличился, принял форму неопалимой купины, явившейся Моисею, и из этого пламени был глас Господень к Франциску: «Я хочу получить от тебя три дара».

Три дара? Три вещи? Да оставались ли они еще у него, бедняка, три вещи? Может быть, да, как раз три и оставались, но что в них Господу? Однако он ответил без промедления с детской простотой: «Господь мой, я весь Твой; Ты ведь знаешь, что у меня есть только веревка, ряса и исподнее, и все это тоже Твое. Что же могу я предложить или подарить Твоему Величию?

Добрый Господь, должно быть, рассмеялся в кусте горящем: Франциск не знал, какими богатствами владел. Божественный голос продолжал: «Поищи у себя в подоле и подари мне то, что найдешь».

Святой посмотрел туда и нашел три золотых шарика, и все три отдал Господу, который объяснил, что они означают три добродетели, послушание, нищету и целомудрие, и что он, Франциск, обладает ими полностью.

Пока блаженный Франциск беседовал с Богом, брат Леоне, как обычно, в час начала заутрени подошел к мостику над пропастью и произнес: «Domine, labia mea aperies». Наставник, восхищенный в Боге, ничего не отвечал. Тогда брат Леоне нарушил приказание учителя и перешел мостик, потому что боялся, что наставнику плохо или что с ним случилось какое-то несчастье. Брат Леоне вошел в келью: она была пуста. Он искал тщательно, среди деревьев при свете луны, и в конце концов обнаружил Франциска, объятого восторгом, и услышал вопрос «Кто Ты и кто я?», и увидел как бы ярчайший факел над головой, и как он берет что-то три раза из подола рясы и протягивает кому-то, и как пламя, вращаясь поднимается к небу. Брат Леоне в радости от созерцания таких чудес тихо-тихо возвращался к себе в келью, но святой Франциск услышал шорох листьев у него под ногами и велел ему остановиться. Брат Леоне повиновался, но скорее хотел бы провалиться сквозь землю, чем ждать, пока подойдет святой Франциск, ведь он предполагал, что учитель сердится на его непослушание. А вся-то его забота была в том, чтобы проследить за действиями наставника незаметно и так не потерять его доверие и возможность с ним общаться. Бедный брат Леоне, чрезмерная любовь не позволяла ему понять сердце святого Франциска.

— Кто ты? — спросил святой Франциск. Темнота, слезы, молитвенный экстаз, который еще не вполне оставил его, — все это почти лишило его зрения.

Молоденький брат, весь дрожа, отвечал:

— Я — брат Леоне, отец мой.

По голосу святой Франциск понял, в каком ужасном смятении его любимый ученик, и сразу же ободрил его, назвав по имени, которое сам ему дал:

— Зачем ты пришел сюда, брат-овечка? Разве я не сказал тебе, чтобы ты не следил за мною? Скажи мне ради святого послушания, видел ли ты и слышал ли ты что-нибудь?

Брат Леоне рассказал обо всем, что видел и слышал, а потом на коленях попросил прощения, плача о своем непослушании. Затем он спросил учителя, в чем же скрытый смысл этого видения. Святой Франциск рассудил, что Господь уже наполовину открыл брату Леоне его тайну, и поверил ему все остальное, и от этого доверия хорошо стало на душе и у учителя, и у ученика.

ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

С первых дней пребывания на Верне святого Франциска поражали громадные расщелины в плоти горы. Но в молитве ему открылось, что эти гигантские раны в скалах и судорожные разломы в камнях образовались во время страстей Христовых, когда, по Евангелию, «камни расселись». Это откровение глубоко взволновало святого Франциска. Он еще не знал, что этой горе, расколовшейся в миг смерти Богочеловека, было суждено стать горой мистического распятия избранника Божия — его самого, но он решил пребывать здесь в самом строгом уединении, ибо полагал постыдным, чтобы его сердце оставалось безразличным там, где даже скалы рассекались в сомучении Христу.

Мысль о страстях все более овладевала им по мере приближения четырнадцатого сентября, праздника Креста Господня. Неясное предчувствие говорило ему, что некая тайна должна свершиться, и он сказал об этом брату Леоне: «Позаботься обо мне, ибо через несколько дней Господь сотворит дела столь великие и чудесные на этой горе, что весь мир придет в изумление».

Внезапно он вновь оказался во власти того предощущения величия, которое заставляло его предаваться грезам в юности и вело его с одной вершины на другую: с земной вершины благородства и дружеских пирушек на вершину покаяния, а оттуда — на вершину апостольского служения. А куда же теперь хотел привести его Господь? Чего Он добивался от него? Что еще ему оставалось совершить? Он ощущал в себе готовность перенести любую пытку, лишь бы исполнить волю небесного Отца. Но в чем же была эта воля? Как и семнадцать лет назад в Ассизи, Франциск задал свой вопрос Евангелию.