Святилище - [41]

В комнате еще сохранялось немного света. Темпл заметила, что слышит тиканье своих часиков; слышит вот уже долгое время. Обнаружила, что дом полон приглушенных звуков, проникающих в комнату невнятно, словно бы издали. Где-то негромко и пронзительно зазвенел звонок; кто-то в шуршащем платье поднимался по лестнице. Ноги прошаркали мимо двери, поднялись на другую лестницу и затихли. Темпл прислушалась к тиканью часиков. Под окном, заскрежетав шестернями, тронулась машина. Снова зазвенел звонок, пронзительный и долгий. Она заметила, что в комнату проникает слабый свет от уличного фонаря. Потом поняла, что уже ночь и тьма снаружи полна городских шумов.

Темпл услышала, как собачки карабкаются по лестнице. Они подбежали к двери и замерли, стало удивительно тихо; так тихо, что она почти видела, как они сидят в темноте, прижавшись к стене, и смотрят на лестницу. Одну из них зовут Мистер какой-то, думала Темпл, ожидая услышать на лестнице шаги мисс Ребы. Но то оказалась не мисс Реба; они приближались слишком легко и размеренно. Дверь отворилась; собачки ворвались двумя бесформенными пятнами, бросились под кровать и, поскуливая, спрятались там.

— Эй, кудлатые! — послышался голос Минни. — Из-за вас я все расплескаю.

Зажегся свет. Минни держала в руках поднос.

— Принесла вам ужин, — сказала она. — А куда делись собачки?

— Под кровать, — ответила Темпл. — Я не хочу. Минни подошла и поставила поднос на кровать, ее милое лицо было понимающим и безмятежным.

— Хотите, я… — сказала она, протягивая руку. Темпл быстро отвернулась. Она слышала, как Минни опустилась на колени и выманивает собачек, а те огрызаются с воющим астматическим рычаньем и щелкают зубами.

— Вылезайте же, ну, — сказала Минни. — Они знают, что выделывает мисс Реба, когда напьется. Эй, мистер Бинфорд!

Темпл приподняла голову.

— Мистер Бинфорд?

— Он с голубой лентой, — ответила Минни. Наклонясь, она замахнулась на собачек. Рыча и щелкая зубами, они в безумном ужасе прижались к стене у изголовья кровати.

— Мистер Бинфорд был мужчиной мисс Ребы, Был хозяином здесь одиннадцать лет, два года назад он помер. На другой день мисс Реба купила этих собачек, назвала одну Мистер Бинфорд, другую — Мисс Реба. Как только она побывает на кладбище, то начинает пить, как сегодня вечером, и тогда им обеим приходится удирать. Мистер Бинфорд уже это понял. Прошлый раз она выбросила его из окна верхнего этажа, потом спустилась, вытащила из шкафа все вещи мистера Бинфорда и пошвыряла на улицу все, кроме того, в чем его похоронили.

— А, — сказала Темпл. — Неудивительно, что они перепугались. Пусть остаются здесь. Они мне не мешают.

— Придется оставить. Мистер Бинфорд теперь ни за что не вылезет оттуда. — Минни поднялась и глянула на Темпл. — Ешьте ужин, — сказала она. — Я вам потихоньку прихватила и джина.

— Не хочу, — сказала Темпл, отворачиваясь. Она слышала, как Минни вышла из комнаты. Дверь тихо закрылась. Собачки под кроватью жались к стене в цепенящем, неистовом ужасе.

Посреди потолка висела лампа, абажур из гофрированной бумаги потемнел там, где его касалось горячее стекло. Пол был покрыт узорным бордового цвета ковром, прикрепленным металлическими лентами, на оливковых стенах висели две литографии в рамках. С обоих окон свисали занавеси из машинного кружева пыльного цвета, похожие на подвешенные за край полосы пыли. Вся комната была пропитана атмосферой старой дешевой благопристойности; в волнистом зеркале дешевого лакированного шкафа, словно в застоявшемся пруду, казалось, сохранялись иссякшие тени чувственных жестов и мертвых страстей. В углу на прибитой поверх ковра выцветшей исцарапанной клеенке стоял умывальник с разрисованным цветами бачком, кувшином и вешалкой для полотенец; за ним стояло помойное ведро, тоже обернутое гофрированной бумагой.

Собачки под кроватью не издавали ни звука. Темпл легонько пошевелилась; сухой скрип пружин матраца замер в ужасающей тишине, которую они боялись нарушить. Темпл задумалась о них, бесформенных, лохматых; злобных, раздражительных, испорченных, пустое однообразие беспечного существования которых внезапно сменялось непостижимыми мгновеньями ужаса и страха смерти от тех самых рук, что символизировали гарантированное спокойствие их жизни.

Дом был полон звуков. Далекие, едва слышные, они доходили до Темпл с оттенком пробуждения, воскресения, словно дом спал и с наступлением темноты пробудился. Она услышала что-то похожее на взрыв пронзительного женского смеха. С подноса поднимались ароматные пары. Она повернула голову и взглянула на него, на прикрытые и неприкрытые тарелки из толстого фарфора. Посередине стоял стакан прозрачного джина, лежали пачка сигарет и коробок спичек. Темпл приподнялась, опираясь на локоть и придерживая сползающую рубашку. Сняла с тарелок салфетки: большой кусок мяса с картофелем и зеленым горошком; булочки; розоватая масса, которую она каким-то образом — видимо, методом исключения — определила как сладкое. Снова подтянула сползающую рубашку, вспоминая обеды в университете под веселый шум голосов и звяканье вилок; отца и братьев за ужином дома; вспомнила о том, что эта ночная рубашка не ее, и о словах мисс Ребы, что завтра они пойдут за покупками, А у меня всего два доллара, подумала она.