Святая тьма - [25]
— "На вербах в той местности обитает сорок восемь видов насекомых, а на тополях даже семьдесят девять. Самый любопытный из них Amara communis".
— Какой коммунист? — снова встрепенулся мясник.
— А такой, как Ян Иванчик, Кламов зять, — подпустил железнодорожнику шпильку гарднст, но капеллан лягнул его под столом ногой. Слуга божий не любил, когда политическая борьба переходила на личности, особенно если дело не касалось религии.
— "Всего в дубницких болотах обитает тридцать пять разновидностей насекомых, нигде более не обнаруженных".
— Повезло же им! — тут Бонавентура вскочил со стула, ему показалось, что насекомые уже копошатся под его задом. — Всюду эта погань давно уже передохла, только у нас ее охраняет университет, чтоб его черт побрал!
— Пока речь шла только о фауне, — помощник нотариуса перевернул страницу. — Теперь пойдет всякий бурьян, который не растет нигде, кроме нашего болота.
— Бурьяна хватает и на виноградниках, — встал на дыбы уже окончательно выведенный из себя Боиавентура.
Габриэль Гранец перевернул несколько страниц и остановился на последней:
— "Из предложенного краткого обзора вполне ясно, каким естественным уникумом являются наши дубницкие болота. Необходимо сохранить их как резервацию".
— На страж! — вскинул руку в фашистском приветствии мясник.
Бонавентура Клчованицкий в ярости рванул ворот рубахи.
— Хорош университет, который заступается за всякую дрянь, когда людям и скотине есть нечего! Если мы не примем мер, попомните мои слова: разведется столько нечисти, что она пожрет нас самих… Ну, Кинриан, какое постановление ты вынесешь?
— Жаль, что и министерство внутренних дел заодно с этим вшивым университетом.
— А ты не слушай дураков!
Киприан Светкович поднялся во весь рост, словно для того, чтобы вынести приговор. Лицо его побагровело еще больше, чем обычно.
— Что касается болот, я постановляю: осушить! И все тут! Постановление окончательное и имеет законную силу.
Довольный Бонавентура уже собирался усесться снова, но в это время заметил лукавое выражение на лице Габриэля Гранеца. Ему и раньше казалось, что карандаш секретаря что-то уж слишком лихо танцует по бумаге. Схватившись за живот, будто ему приспичило, шинкарь закряхтел и выхватил лист бумаги из рук помощника нотариуса.
— Ах вот в чем дело! — заорал он в ярости. — Теперь я вижу, что вы одного поля ягоды! — он ткнул пальцем в Гранеца и комиссара. — Так-то вы записываете постановления! Значит, здесь указано, что болота должны быть осушены? Гляди, гром тебя разрази, гляди: не болота здесь, а черт с рожками и высунутым языком! — Разозленный виноградарь поглядел внимательней на бумагу и неожиданно для всех рассмеялся.
— Господа, поглядите, да это же наш комиссар Киприан Светкович! Нет, вы только поглядите, каков наш комиссар!
Заглянув в бумагу, капеллан и мясник тоже разразились неудержимым смехом, но глава города так свирепо повел глазами, что им пришлось замолчать.
Бонавентура Клчованицкий сложил листок вчетверо, удовлетворенно засунул его в карман и похлопал рукой по пиджаку.
— Это ваше постановление об осушении болот я теперь всем покажу у себя в шинке, так и знайте, мошенники! Пошли! — приказал он мяснику и железнодорожнику, словно своим подчиненным. — Пошли подальше от этих обманщиков!
— Куда вы? — опомнился комиссар.
— Прочь отсюда! — снова заорал шинкарь, подмигнув мяснику.
Он схватил железнодорожника под мышки и, словно перышко, поднял со стула. Кламо охотно двинулся вслед за ними — ему-то уж, во всяком случае, было все равно, идти или оставаться.
— Да погодите вы, сумасшедшие, мы тоже идем. — Комиссар, хотя его и душила злость, пытался смягчить озорную выходку помощника нотариуса. Подумать только, его, комиссара города и председателя глинковской партии в Дубниках, изобразить в виде обыкновенного черта!
Выйдя в скупо освещенный коридор, мясник вдруг вскинул перед кем-то свою ручищу.
— На страж, приятель!
На скамье в коридоре развалился пьяный полицейский Шимон Кнехт.
— Да оставь ты эту свинью, Штефан! — одернул его комиссар. — Сейчас не до него, надо еще решить с размножением, а то Братислава даст мне по шапке.
— В этом деле положись на господа бога, он щедр, — захохотал помощник нотариуса.
— Вот разведется пакости! — заржал мясник и выбежал из коридора вслед за своими приятелями.
Мучимый жаждой капеллан предложил передать это щекотливое дело городской Ассоциации католических женщин.
— Пусть дубницкие дамы пригласят с докладом кого-нибудь из специалистов по этому вопросу, например каноника Карола Корнхубера из Трнавы…
— Этот не подкачает! — расхохотался помощник нотариуса. — Он нашим женщинам такого ума вложит, что через год в Дубниках население увеличится ровно вдвое.
Обрадованный комиссар тут же вынес решение;
— Что касается увеличения народонаселения, постановляю: пусть об этом позаботится Ассоциация католических женщин во главе с председательницей Схоластикой Клчованицкой и в содружестве с каноником Каролом Корнхубером из Трнавы.
Довольный капеллан кинулся к выходу, таща за собой помощника нотариуса. Итальянское вино бродило в нем и настойчиво требовало, чтоб он выпил хотя бы литр еще чего-нибудь покислее.
Для 14-летней Марины, растущей без матери, ее друзья — это часть семьи, часть жизни. Без них и праздник не в радость, а с ними — и любые неприятности не так уж неприятны, а больше похожи на приключения. Они неразлучны, и в школе, и после уроков. И вот у Марины появляется новый знакомый — или это первая любовь? Но компания его решительно отвергает: лучшая подруга ревнует, мальчишки обижаются — как же быть? И что скажет папа?
Без аннотации В историческом романе Васко Пратолини (1913–1991) «Метелло» показано развитие и становление сознания итальянского рабочего класса. В центре романа — молодой рабочий паренек Метелло Салани. Рассказ о годах его юности и составляет сюжетную основу книги. Характер формируется в трудной борьбе, и юноша проявляет качества, позволившие ему стать рабочим вожаком, — природный ум, великодушие, сознание целей, во имя которых он борется. Образ Метелло символичен — он олицетворяет формирование самосознания итальянских рабочих в начале XX века.
В романе передаётся «магия» родного писателю Прекмурья с его прекрасной и могучей природой, древними преданиями и силами, не доступными пониманию современного человека, мучающегося от собственной неудовлетворенности и отсутствия прочных ориентиров.
Книга воспоминаний геолога Л. Г. Прожогина рассказывает о полной романтики и приключений работе геологов-поисковиков в сибирской тайге.
Впервые на русском – последний роман всемирно знаменитого «исследователя психологии души, певца человеческого отчуждения» («Вечерняя Москва»), «высшее достижение всей жизни и творчества японского мастера» («Бостон глоуб»). Однажды утром рассказчик обнаруживает, что его ноги покрылись ростками дайкона (японский белый редис). Доктор посылает его лечиться на курорт Долина ада, славящийся горячими серными источниками, и наш герой отправляется в путь на самобеглой больничной койке, словно выкатившейся с конверта пинк-флойдовского альбома «A Momentary Lapse of Reason»…
Без аннотации.В романе «Они были не одни» разоблачается антинародная политика помещиков в 30-е гг., показано пробуждение революционного сознания албанского крестьянства под влиянием коммунистической партии. В этом произведении заметно влияние Л. Н. Толстого, М. Горького.