Святая Русь. Книга 1 - [125]

Все эти люди, вся эта знать восстающей Москвы, при всех расхожденьях и спорах, была связана между собою узами родства и свойства, представляя как бы единую семью московских вотчинников. Микула Васильич Вельяминов и великий князь Дмитрий, женатые на родных сестрах, были свояками. Дочь Микулы, в свою очередь, выходит замуж за потомка смоленских княжат Ивана Дмитрича Всеволожа. Князь Петр Дмитрич Дмитровский, сын Дмитрия Донского, женится впоследствии на дочери Полиевкта Васильича Вельяминова. Федор Андреич Кошка выдает свою дочь за князя Федора Михалыча Микулинского. Иван ФедоровичСобака-Фоминскийбылсыномнесчастной княгини Евпраксии-смолянки, разведенной жены великого князя Семена Гордого. Брат Свибла, Иван Андреич Хромой, Александр Андреич Белеут, Семен Мелик и Иван Толбуга, двоюродный брат боярина Ивана Собаки, — все были женаты на родных сестрах, дочерях боярина Дмитрия Александровича Монастырева, героически погибшего в битве на Воже, но обеспечившего победу московской рати. У третьего сына Ивана Мороза, Дмитрия, одна дочь была замужем за Иваном Семенычем Меликовым, а другая за Юрием Степанычем Бяконтовым, митрополичьим боярином, племянником известного боярина Данилы Феофаныча.

Дочери боярина Константина Дмитрича Шеи-Зернова были замужем: одна за Федором Кутузом, другая за князем Александром Федоровичем Ростовским. Это, действительно, была семья, и как во всякой большой семье не обходилось без драк, остуд, завистей и споров, но как и во всякой истинной, не распавшейся всеконечно семье, общая беда сплачивала их всех, заставляя в трудный час выступать заедино.

А нынче наступила именно таковая беда, и потому безо споров и местнических обид предоставили они началование над войском Боброку, придав ему князя Владимира Андреевича, уже доказавшего свой ратный талан. (Да и так… Со князевым братом… Пристойнее как-то! Никто не зазрит, не скажет, что местом обойден!) Умели тогда, и честь не порушив, ни счетов местнических своих, дать место талану воинскому, обеспечивая тем самым победоносность ратей. Умели! И не скоро разучились еще!

Князя Дмитрия, когда он начинал молвить не то и не так, выслушивая, окорачивали бережно, но твердо, не позволяя ему ни осерчать, ни молвить безлепицы какой. Вот-вот на Москву учнут прибывать дружины из Галича, Дмитрова, Углича, Юрьева, Стародуба, Белоозера, Волока Ламского, Звенигорода и Рузы. Вот-вот подойдут ростовские, ярославские, суздальские и тверские полки (Михайло, к чести своей, и днесь не порушил неволею заключенного договора с Дмитрием!). Тесно станет в городе и на посаде, в торгу подымется дороговь. И надобно будет открывать боярские, монастырские и княжеские погреба, житные дворы и бертьяницы. И всему тому надобны мера и счет! И на то все такожде были назначены Думою дельные управители.

После соборного решения Дмитрий воротился домой потишевший и хмурый.

Евдокии сказал, ополаскивая под рукомоем лицо и руки:

— Опять я не хозяин в дому! Без меня решают! — Шваркнул шитый рушник, тяжело пал на лавку. — Ничто не деитце! Церкву в Коломне свели — пала! И тута я виноват?! — помотал головою. Смурь какая-то томилась и искала выхода. Будто снова, как при Алексии, все делалось за него и помимо него.

— А может быть, и лучше так-то, соборно, Думою всей? — опрятно отмолвила Дуня, подымая на князя свои голубые, точно блюдца, огромные глаза. — Ладо мой!

— К Сергию ездил! — досадливо возразил Дмитрий.

— Дак может, его молитвами и идет?!

Он глянул на жену, посопел. Прижал ее ладонь к своей щеке. «Не будь тебя, что бы я и творил, донюшка! — подумалось. — Так-то сгадать, может, и права Евдокия? И Сергий баял о соборном: мол, всей землей…» Все же обида оставалась, мешала, занозила в сердце, хоть и некогда стало почти в ближайшие дни думать и страдать, так резко покатили дела.

Из Новгорода шла, в шести тысячах, кованая боярская рать. Всех сил земли

— доносил городищенский наместник — и пешего ополчения было не собрать (со жнитвом запаздывали на Новгородчине противу Коломны и Москвы) да и не доправить до Москвы в указанные сроки. Однако обещали подмогу северские князья — чуть только москвичи перейдут Оку. И самое важное: рязанский великий князь Олег обещал не вадить Мамаю и тоже подослать ратных. После всех обид, нанесенных рязанскому князю, это было даже слишком хорошо. Так, во всяком случае, объясняли ему бояре.

В июле к великому князю на двор явилась московская купеческая старшина. Гости сурожана, толстосумы московские, понимали достаточно ясно, кто и зачем ведет Мамая на Москву, и готовились не уступить фрягам. Веское новогородское серебро, арабские диргемы и немецкие корабленики широким полнозвучным потоком влились в великокняжескую казну, чтобы тут же разбежаться деловитыми ручейками в уплату за оружие, ратную справу, снедный припас и коней. Купцы, оглаживая бороды, толковали о том, что надобно собирать городовую рать из посадских и молодших приказчиков, и тоже просили себе оружия и броней.

Все великокняжеские бояре были в разгоне в эти тревожные дни. Боброк уряжал приходящие полки. Далеко не все ратные были в сборе, и яснело, что, пока не сжали хлеб, кметей и не соберешь, во всяком случае — пешую рать, крестьянское и городовое ополчение. Федор Свибло, Микула Вельяминов, Морозовы, Зерновы, Данило Бяконтов и князь Владимир Андреич Серпуховский мотались по градам и весям, собирали полки. Вести шли радостные: никто не ладил увильнуть, не прийти, отсидеться за синими лесами. Шли из Залесья, с Пахры и Дубны, с Мещеры. Прибывали, наконец, юрьевские и владимирские полки. Переяславцы с радонежанами передавали, что рать готова выступить хоть сейчас. Тверской князь, исполняя союзный договор, прислал полк.