«Святая инквизиция» в России до 1917 года - [67]

Однако вернемся к Заявлению 45 депутатов. Они напоминали: для чего–то существовал же Манифест 1905 г. и последовавшие за ним «Временные правила» от 4 марта 1906 года, которые хотя бы формально не ограничивали права и свободы верующих граждан. Но, видно, «жалует царь, да не жалует псарь». Циркуляр так и не был отменен — не зря же третья Дума была «богомольной».

Так что оставалось в силе всё, о чем мы говорили, и многое другое вроде:

«Не могут быть выдаваемы местной администрацией какие–либо особые разрешения на объезды проповедниками общин или молитвенных собраний, так как подобного рода разрешения неминуемо будут приняты как способствование проповеди вне сектантской среды… Очевидно, не может почитаться дозволенной раздача приглашений на молитвенные собрания сектантов среди лиц, данной секте не принадлежащих, или какого–либо иного рода призыва на сектантских богомольно–призывных афишах, плакатах и т. п.» [431].

Если вспомнить, как рекомендовалось, по правилам внутренней миссии, не справляющемуся со своими делами местному батюшке присылать подмогу, то так называемым сектантским проповедникам разрешения на посещение общин, нуждающихся в помощи, «не могли быть выдаваемы». И эти же запреты были в советское время.

Тот же Проханов опубликовал в 1913 г. «Записку о правовом положении евангельских христиан, а также баптистов и сродных им христиан в России», где писал:

«Известно из положительных фактов, что лицам, состоящим на государственной службе и желающим перейти в вероисповедание евангельских христиан, заявляется, что они в случае перехода должны будут оставить службу» [432].

Что такое «оставить службу», подробно опишет в своем докладе в Государственном Совете сенатор А. Ф. Кони.

В 1911 г. Государственный Совет собирался несколько раз (4, 5, 9, 11, 16 ноября) для обсуждения законопроекта «О переходе из одного исповедания веры в другое». После фанфарно прозвучавшего дарования свобод прошло, как видим, уже шесть лет, а воз стоял на том же месте. В Совете выступал с речью адвокат и обер–прокурор Департамента по уголовным кассационным жалобам, академик А. Ф. Кони. Этот высококвалифицированный специалист по вопросам права, сам православный, в законодательных делах был беспристрастен и тверд. Достаточно вспомнить его позицию в знаменитом процессе Веры Засулич, когда он, председатель окружного суда г. Санкт Петербурга, выдержал натиск ряда сановных чиновников и даже императора. Поэтому мы позволим привести здесь довольно большие выдержки из его выступления, чтобы еще раз подчеркнуть: годы шли, а улучшений в вопросах свободы вероисповеданий почти не было.

«Я не буду долго утомлять ваше внимание, господа, члены Государственного Совета, говоря по вопросу об отклонении настоящего законопроекта, каковое предлагается с двух сторон. С одной — его считают нужным похоронить как декларацию и вывеску (в вашей комиссии еще упоминалось как о декорации и декламации) «так называемой и какой–то свободы совести», делаемую без всякой надобности. Но выражение «свобода совести» употреблено в Высочайшем Манифесте 17 октября 1905 года, в силу которого мы все собраны здесь, а то, что называется теперь декларацией, помещено в этом Манифесте не как громкое слово, лишенное внутреннего содержания, а как общее, основное руководящее положение, подробности и выводы из которого еще подлежат дальнейшей разработке» [433].

«Как основание к отклонению проекта указывается на то, что, воспроизведя без надобности, основное положение Указа 17 апреля 1905 года о ненаказуемости отпадения от православной веры, этот проект как бы призывает к этому отпадению… К чему это желание, чтобы закон — и какой важный закон! — стыдливо прятался в тени неизвестности? Законодатель должен действовать с открытым забралом, прямодушно, без уклонений и без задней мысли высказывая то, что он признает нужным. Ему советуют не быть откровенным, ему внушают здесь смущенное умолчание о том, что ему поручено разработать указанием с высоты Престола! Такие вопросы, как о свободе вероисповедания, нельзя затушевывать или запихивать куда–нибудь в дальний уголок свода законов и помещать, например, в 14 том, — в устав о предупреждении и пресечении преступлений, между уставами о ссыльных и законами об азартных играх, пьянстве и непотребстве. Эти вопросы, путем недоговаривания, нельзя ставить так, чтобы недоумевающие обыватели не знали, на что они имеют право, и, для разрешений сомнений о пределах свободы своей совести, вынуждены были обращаться к подпольным советчикам и мелким ходатаям по делам, подвергаясь всякого рода злоупотреблениям и подчиняясь всевозможным истолкованиям» [434].

«…Казалось бы, что, считая Церковь тесно и неразрывно, в бытовом и историческом отношениях, слитою с государством, нельзя возражать против коренных начал веротерпимости, выраженных в указанных здесь неоднократно Манифесте и Указе, которыми признаны новые начала раскрепощения совести, совместимыми с положением православной Церкви в русском государстве. Да и что доказывают все эти экскурсии в область отдаленной истории, эти сочувственные оглядки назад, на XV и XVI века с их нетерпимостью к инославию, на еще более отдаленные времена, когда отступников от веры отцов побивали камнями? На этих камнях ничего построить нельзя»