Святая и греховная машина любви - [135]
По мере приближения к Худхаусу Блейз все яснее и яснее чувствовал, что положение не безвыходное. Можно еще спасти свое лицо, рассудок — душевное спокойствие, в конце концов. Конечно, если он не хочет в этой ужасной неразберихе растерять остатки самоуважения, надо помнить одну совершенно непреложную истину. Он должен хранить верность Эмили и жить с ней нормальной семейной жизнью, — ну, или как-нибудь, как получится. Это новый этап в его жизни, да, новый этап — в этих словах ему тоже слышалось утешение. Все случилось как-то само собой, как смена времен года. Он должен противостоять стихии обстоятельств и оставаться с Эмили, что бы там ни было. Конечно, они без конца бранятся и скандалят — так было всегда, даже в самые лучшие их дни. Но по ночам, когда, измученный и обессиленный дневной маетой, он успокаивается наконец в объятьях Эмили, его охватывает глубокая уверенность: вот здесь его место и так должно быть. Он много раз говорил ей об этом, она отвечала насмешливо, но он все же чувствовал, что от его слов она готова мурлыкать по-кошачьи, и говорил себе: как это прекрасно — сделать женщину счастливой.
То, что было у меня с Харриет, прошло, думал он. Цикл закончился. Тогда тоже было прекрасно, но совсем по-другому. Теперь начинается новый цикл. И это, в общем, естественно. Но Харриет — она обязательно должна быть, пусть даже только на заднем плане. Я должен объяснить ей, что без нее все это для меня неосуществимо. Я понимаю, что требую от нее слишком много, — фактически требую, чтобы она пожертвовала ради меня собой; но, с другой стороны, самопожертвование ее стихия, и в конце она непременно поймет, что это ее долг. Без этой жертвы она просто не сможет быть счастлива. Возможно, сознание того, что она подарила мне спасение, и будет для нее моментом величайшего счастья. А эти бредни насчет Монти, насчет того, что она ему якобы чуть ли не навязывалась, наверняка яйца выеденного не стоят; какого черта я поверил Пинн. Харриет не может любить никого другого, только меня.
Я должен ее видеть, думал Блейз, снова стоя перед дверью кухни. Собаки за его спиной время от времени хрипло лаяли. Я должен поговорить с ней и все объяснить, пока в голове все так ясно. Как он стремился сейчас к своей милой жене, как жаждал заключить ее в свои объятия, увидеть вожделенный свет прощения в ее глазах. Он еще раз подергал дверь, пытаясь угадать, заперта ли она только на ключ или на задвижку тоже. Похоже, что только на ключ, — значит, сам ключ, скорее всего, торчит в замке. Если разбить дверное стекло, можно дотянуться до замка с той стороны и отпереть. Блейз оглянулся, ища глазами камень или что-нибудь подходящее. На террасе лежал обломок булыжника, Блейз поднял его и взвесил в руке: годится. В тот момент, когда он подкидывал камень на ладони, голодный Аякс (перед отъездом Харриет забыла покормить собак, и они постились уже почти двое суток), в котором этот жест пробудил, по-видимому, не самые приятные из давних щенячьих воспоминаний, издал вдруг долгий истерический визг, больше всего похожий на визг охваченного страхом человека.
— Заткнись ты! — рявкнул Блейз и замахнулся на Аякса камнем.
Шагнув к двери, он хорошенько прицелился и выбил нижнее стекло. Собаки подняли злобный пронзительный лай.
Блейз успел уже просунуть руку в образовавшуюся дыру, когда вдруг чудовищная боль пронзила все его тело, и он рванулся, рассекая запястье об острый край стекла. В первый момент он даже не понял, что произошло, думал, сердце — или кто-то в него выстрелил. Потом понял: Аякс, вцепившийся ему в лодыжку, перегрыз сухожилие, и оно лопнуло, как струна. Блейз закричал, оборачиваясь, схватился за дверь, чтобы не упасть, — и снова порезался об острый край. Аякс, с оскаленными клыками, стоял в двух шагах от него и рычал, морда у него была в крови — Блейз с ужасом осознал, что это его кровь. Собаки, заливаясь истерическим лаем, подступали к нему со всех сторон. Кто-то уже тянул Блейза за штанину, челюсти Панды вцепились ему в икру. Аякс снова бросился вперед, Блейз выставил кулак, целясь в черную окровавленную пасть, но костяшки только проехались по собачьим зубам. Надо бежать, подумал Блейз, но я же не могу бежать, я не могу бежать. Он все-таки попытался превозмочь дикую боль и проскакал немного на одной ноге — вдруг страх придаст ему силы, и он сможет вырваться из кольца озверевших обезумевших тварей. Ершик, наскакивая с разбега, пытался цапнуть его за руку. Блейз заметил кровь, хлещущую из порезанного запястья и из рассеченной ладони, и его охватил панический ужас. Где-то словно бы очень далеко зияла дыра в заборе, ведущая в сад Монти, — он рванулся к ней, как к последнему спасению, подпрыгивая на здоровой ноге, волоча за собой больную. Заставить, заставить себя бежать, стучало в мозгу. Он дернулся еще несколько раз, притворяясь, что бежит, пока ошалевшие от крови собаки рвали на нем одежду, потом споткнулся и упал. Крепкие белые клыки Аякса сомкнулись на его горле.
