Священные камни Европы - [75]

Душа императора подверглась таким страшным искушениям, каким, кажется, ни кто не был подвергнут. Как могут рассуждать о его душе те, кто и тысячной доли этих искушений на себе не испытал? Может быть при его уровне духовно разрушительных воздействий, он еще довольно неплохо сохранил свою душу?

Подлинное величие души и безумная гордыня несовместимы. Император, конечно, был гордецом. Но не преувеличиваем ли мы уровень его гордыни? Степень наркомании легко определяется тогда, когда наркоман остается без наркотиков. А ведь на св. Елене император держал себя довольно достойно. Иногда, конечно, капризничал, иногда впадал в мрачную подавленность, но в целом, я полагаю, он достойно выдержал это испытание — самое страшное из тех, что достались на его долю. Здесь он совершенно не производил впечатления «тирана в темнице». Мы видим благородного человека, который бережно, чутко, внимательно обращался со своими спутниками. Законченный гордец видит только себя, чувствует только свою боль. Он не был таким. Он действительно был способен на самопожертвование. Разве же это признак гордости?

Иногда кажется, что в душе императора причудливо переплетаются мощные потоки света и зоны глубокой тьмы. Что же преобладало, доминировало, побеждало? Да неужели же нам об этом судить?

Властитель наших дум

(Русские поэты о Наполеоне)

Нет, не пошла Москва моя

К нему с повинной головою

Не праздник, не приемный дар,

Она готовила пожар

Нетерпеливому герою

Отселе, в думы погружен,

Глядел на грозный пламень он.

Очень люблю эти строки Пушкина. Они пробуждают в душе чувство национального достоинства, прекрасное чувство принадлежности к великому народу. Почему же в другом стихотворении Пушкин назвал «нетерпеливого героя» властителем наших дум?

Это была эпоха романтизма, а Наполеон — образцовый романтический герой. Обычно в книгах, особенно у романтиков, герои куда крупнее, интереснее, чем в жизни, но биография Наполеона такова, что самая увлекательная книга самого гениального романтика покажется скучной по сравнению с ней. Еще бы императору не быть властителем дум романтиков.

Однако, что такое романтизм? Мы иногда думаем, что романтизм далек от правды жизни, в отличие от реализма, который эту правду отражает. Отнюдь нет. Романтизм тоже отражает правду, только иного плана бытия. Романтизм дает нам образы героев, жизнь которых полна приключений, романтизм живописует великие чувства и страшные трагедии. Все, что блистательно, великолепно и грандиозно находит отражение в романтизме. И все это очень даже реальный мир, просто это еще далеко не весь мир.

Могу понять Пушкина, который «романтизму отдал честь», а потом решил заглянуть в душу станционного смотрителя. Могу понять Гоголя, который сначала показал нам Вия, а потом всю свою большую душу вложил в отражение маленькой души Акакия Акакиевича. Пушкин и Гоголь как бы сказали нам: «Господа, душа маленького человека — это ведь тоже очень интересно и это важно до чрезвычайности, не поленитесь, загляните вместе с нами в эту бесхитростную душу».

Все это так, но ведь годы–то идут. Достоевский сказал: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели»». Да в том–то и дело, что мы из гоголевской «Шинели» все ни как не выйдем. Прошло столетие, идет другое, а мы все у «Шинели» швы изучаем. Воротничок, пуговки — все это нам известно уже в таких деталях, что стало малость скучновато. И вот мир оказался на пороге возвращения романтизма. Мы все–таки вылезаем понемногу из побитой молью «шинели» и облачаемся в рыцарские доспехи. Грандиозный успех Толкина — лишь первый звоночек. Подождите, то ли еще будет.

И романтические авторы во второй половине XIX века казавшиеся устаревшими, сегодня заблистали свежими красками. И романтические образы истории, такие, как Наполеон, вдруг начинают обретать несколько даже пугающую актуальность.

Как сейчас читается «Воздушный корабль» Лермонтова! Некий мистический корабль без матросов и капитана несется на всех парусах к святой Елене.

На острове том есть могила

А в ней император зарыт.

Император встает из гроба и вступает на борт воздушного корабля:

Несется он к Франции милой

Где славу оставил и трон,

Оставил наследника сына

И старую гвардию он

Император зовет своих…

Но спят усачи гренадеры

В равнине, где Эльба шумит

Под снегом холодной России

Под знойным песком пирамид.

И маршалы зова не слышат,

Иные погибли в бою,

Иные ему изменили

И продали шпагу свою.

На призыв к величию никто не откликается. Воздушный корабль «в обратный пускается путь». Чье сердце не содрогнется от этой мистической картины ненужности гения в мире, который впал в ничтожество. И это написал русский боевой офицер. Офицер наполеоновской гвардии не написал бы лучше. Сердце гениального русского поэта так чутко откликнулось на трагедию императора французов, как будто Наполеон — русский национальный герой. А может так и есть? Ну повздорили мы с ним, ну набили ему морду так, что прочухаться не смог. Россия не унизила себя перед «нетерпеливым героем». Так теперь–то нам с ним какие счеты сводить?

Разве любому русскому, кто хоть немного знает и любит великую историю Франции, не больно сейчас смотреть на ничтожную Францию Саркази и Оланда? Лермонтов испытывал эту боль еще тогда. Во Франции решили перенести со св. Елены останки императора. Париж ликовал. Казалось, «воздушный корабль» все–таки прибыл в порт назначения. Но Михаил Юрьевич хорошо чувствовал, что это жалкий фарс. Лилипуты возятся с костями великана, не будучи в состоянии даже понять, к чьим костям они прикасаются. И вот Лермонтов пишет одно из самых поразительных своих стихотворений — «Последнее новоселье».