Священные камни Европы - [46]

А дело тут вот в чем. Когда идеологи и вожди революции поставили перед собой задачу поднять народ на восстание, они конечно понимали, что за одну только ненависть к Церкви, за возможность убивать попов, народ не пойдет на баррикады. Во Франции было еще достаточно людей религиозных и еще больше людей равнодушных к религии, но вот именно равнодушные и не захотели бы умирать за то, что им по большому счету безразлично. Народ надо было привлечь на сторону революции некоторыми имеющими для него значение обещаниями. Революционеры вынуждены были дать народу то, за что он готов был сражаться и умирать, а в итоге народ получил от революции кое что хорошее. Это хорошее не было в революции сущностным, оно было второстепенным, это был лишь фантик, в который завернули ядовитую конфету, но этот фантик был реально красив.

Помните замечательный фильм «Приключения королевского стрелка Шарпа»? Умный и храбрый британский солдат стал офицером, но в Британской армии офицеры были почти исключительно из дворян, и эти дворяне смотрят на лейтенанта (капитана, майора) Шарпа, как на нечистое животное, как на огородное пугало, которое чудак Веллингтон вздумал обрядить в офицерский мундир. Офицеры не видят в Шарпе настоящего офицера, в офицерской столовой ему не рады.

А теперь вспомните Иоахима Мюрата и Михаила Нея. Мюрат был сыном трактирщика, Ней — сыном мясника. И они прославили не только себя, но и Францию на весь мир. Блеск золота на их маршальских мундирах вполне соответствовал их личной доблести. И для Франции, и для всего мира они были не просто настоящими маршалами, они были великими маршалами. Кто посмел бы попрекнуть Мюрата и Нея их низким происхождением? Древнее дворянство считало за честь служить под их началом. И это дала Франции революция. И Наполеон, говоря: «Я и есть революция», имел ввиду это. У Наполеона Шарп стал был маршалом, и спесивое дворянство склонилось бы перед ним в почтительном поклоне. И в этом смысле Наполеон был «сыном революции». А теперь скажите, что это плохо.

А когда офицеру ударить солдата по лицу, легче, чем чихнуть, это хорошо? А когда храбрецов–солдат забивают на смерть палками, вы готовы этим восхищаться? Но ведь это же было в армии православного русского царя, власть которого основана на безупречном политическом принципе. В революционной, позднее — императорской армии офицер не посмел бы солдата и пальцем тронуть. Солдату вернули его личное человеческое достоинство. И это сделала революция. И в этом смысле Наполеон мог, ни чего не стыдясь, сказать: «Я и есть революция».

До революции католическое духовенство превратилось в самых обычных феодалов. Аббаты и епископы в силу этого своего статуса владели земельными наделами, они были уже не столько духовными лицами, сколько, по–нашему говоря, помещиками. Стать епископом, означало получить в пользование соответствующий феод. Ни кого не удивляли 20-летние епископы, которые богослужений почти не совершали, иногда вообще не бывали в своих епархиях, просто получали с них доходы. Красноречивым примером в этом смысле был Талейран, епископ Отенский — отъявленный безбожник, до революции бывший церковным феодалом. Революция положила этому предел. Наполеон, этот «сын революции», твердо сказал, что возврата к прошлому не будет. Духовенство не превратиться обратно в феодалов, место священнослужителей — у алтарей. Он плохо сделал? Надо было вернуть духовенству земли, отобранные революцией? Как это ни парадоксально, но, защищая завоевания революции, Наполеон выступал, как верный сын Церкви.

Кодекс Наполеона — это тоже завоевание революции. Ни когда при лигитимнейших Бурбонах этот кодекс не мог бы появиться. Его просто не кому было создать, да ни кому бы это и в голову не пришло. Может быть мы на этом основании сделаем вывод, что Кодекс Наполеона — плохой, раз уж жизнь ему дала революция. Очевидно, что в этом кодексе не все бесспорно и не все безупречно, но вот ведь закавыка: в его основе лежит Кодекс Юстиниана — православного (!) императора. Наполеон не случайно считал Кодекс едва ли не высшим достижением своего правления, и в этом смысле его можно считать наследником революции, и это не вызывает ни какого чувства протеста даже у самых убежденных противников революции.

Итак, революция, отвратительная в своей сути, все же дала и Франции, и миру некоторые завоевания, которые можно считать благом даже с духовной точки зрения. Список этих завоеваний можно было бы и продолжить к величайшему сожалению для моей контрреволюционной души. Наполеон был наследником и защитником того, что было в революции второстепенным, но действительно хорошим. И в этом хорошем смысле он носил революцию в себе, и в этом достойном уважения смысле он был ее персонификацией.

Но не носил ли он в себе, не персонифицировал ли он так же и корневое, смыслообразующее зло революции? В некоторой степени, к сожалению, и это так. Он, великий победитель революции, все же навсегда остался заражен ее ядом. Мы убедимся в этом, когда рассмотрим отношение Наполеона к монархии.

Коронованный Вашингтон (Наполеон и монархия)