Священномученик Фаддей, архиепископ Тверской - [2]

Иван с усердием выполнял все положенные молитвенные правила и старался непрестанно молиться, даже беседуя с кем-нибудь. При этом он не показывал своего молитвенного состояния, но его душевный настрой ощущался окружающими. Почти все студенты любили и уважали его, но близких друзей у него не было. Со своими однокурсниками он был молчалив и сдержан. Многим его образ жизни казался скучным. Душу его захватывали размышления о бренности человеческого бытия и о средствах достижения жизни вечной.

В эти же годы Иван принял решение не жениться, а придерживаться монашеского образа жизни, но принимать монашеский постриг он пока не думал. Ему хотелось быть учителем, а если на то будет воля Божия, то и священником. Ему казалось, что монашество будет препятствием общению с паствой. Но архимандрит Антоний и старец Герман частенько заговаривали с ним о монашестве. В конце концов Иван решил приготовлять себя к отрешению от всего и молить Господа, чтобы Он показал ему путь, которым подобало бы идти не ослабевая.

В 1894 году Иван защитил кандидатскую работу на тему: «Круг деятельности и задачи пастырского служения духовенства по каноническим памятникам домонгольского периода». За эту работу он был назван одним из лучших учеников курса.

18 января 1895 года будущий святитель впервые увидел праведного Иоанна Кронштадтского, посетившего Троице — Сергиеву Лавру. Позже отец Иоанн Кронштадтский благословил молодого семинариста на подвиг монашества словами: «Аще любиши Мя, паси овцы Моя. Егда был еси юн, поясался еси сам и ходил еси, аможе хотел еси: егда же состарешися, воздежеши руце твои, и ин тя пояшет и ведет, аможе не хощеши». В 1896 г. Иван окончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия. При академии он же был и оставлен в звании профессорского стипендиата.

15 августа 1897 г. был пострижен в монашество, с назначением имени Фаддей, в память апостола Фаддея. В том же месяце он был рукоположен в сан иеродиакона, а через месяц — иеромонаха, с назначением на должность преподавателя логики, философии и дидактики в Смоленскую духовную семинарию.

19 ноября 1898 г. иеромонах Фаддей был переведен на должность инспектора Минской духовной семинарии с исправлением обязанностей преподавателя Священного Писания в 5-м классе. В 1900 г. он был переведен в Уфимскую духовную семинарию на должность преподавателя основного догматического и нравственного богословия. Здесь в 1901 г. он написал и защитил диссертацию на тему «Единство книги пророка Исаии», за которую ему была присвоена степень магистра богословия.

Ректором семинарии в то время был один из просвещеннейших пастырей и подвижников — архимандрит Андроник (Никольский). Уфимскую кафедру возглавлял Антоний (Храповицкий), который отличался попечением о духовных школах и добрым отношением к священнослужителям. Владыка всячески старался оживить церковную жизнь, побудить людей к знаниям, привлекая в качестве преподавателей выпускников духовных школ.

Летом 1901 года в Уфе открылись ежегодные епархиальные педагогические и певческие курсы для учителей церковных школ. На их открытии иеромонах Фаддей, назначенный преподавателем общей дидактики, Закона Божия и церковно-славянского языка, обратился к слушателям с речью: «Озирая лицо земли Русской, со скорбью мы видим, что из высших, иногда лишь по имени только, интеллигентных классов общества волна разнузданности мысли и воли все более идет в народ и грозит опустошить любимое достояние его — веру Христову. Еще по преданию и привычке он крепко держится этой веры, но холод страстей может корень и его жизни погубить, сделав его маложизненным, как подточен он уже сомнениями в большей части так называемого интеллигентного общества. И может случиться с ним то же, что с одною из древних христианских Церквей: Ты носишь имя, будто жив, но ты мертв (Апок. 3: 1). Не за то ли постигают его и постоянные бедствия: то голод, то засуха, то град, то землетрясения, — что он оставляет веру отцов и не держится ее всем сердцем? Не оттого ли высшие классы общества озираются в недоумении где найти исход из современного печального порядка вещей. И нигде не видят помощи человеческой, ибо бессильною оказывается эта помощь там, где необходима высшая помощь Божественная…

И вот ныне все мы, призванные быть просветителями народа, что должны положить в основание этого просвещения, как не веру Христову?.. Сохраним в себе этот свет Христова учения, глубоко внедренный в сердца наши еще при самом вступлении в мир сей, и взыщем его как драгоценное сокровище, ради которого мы готовы были бы оставить все, лишь бы его приобрести прежде всего! И весь разнородный материал просвещения, из которого духовно созидается человек, постараемся приспособить к единой высшей цели человеческого существования! Цель же сия — приготовить в душе каждого внутреннюю храмину для обитания Христа, Который бы был светом вечным и истинным, просвещающим всякого человека, грядущего в мир (Ин. 1: 9).

Отец Фаддей также преподавал и на педагогических курсах для учителей земских школ. Он очень внимательно присматривался к своим ученикам, которые могли оказать влияние на воспитание народа. Он очень печалился, когда его ученики не посещали богослужений даже в двунадесятые праздники, не видя в этом ничего дурного. На закрытии курсов батюшка Фаддей сказал: «Может быть, скажут многие в ответ, что взамен того приобрели они такие сокровища умственные, ради которых следует признать извинительным и стеснение религиозных требований духа? В подобном-то ответе и сказывается неискоренимая привычка к тому иностранному, западноевропейскому порабощению свободной русской мысли и жизни, на которое столь давно еще начали указывать наши русские писатели. Доселе русский народ не чувствует потребности освободиться от нигилистического ига Запада, которое все сильнее и сильнее ложится на высшие потребности духа, вытравливая в сердце его потребность веры в Бога и правды в жизни. Ибо какие приобретения ума могут заменить ту «душу живую», которая столь необходима в деле обучения, особенно же воспитания? Пусть на уроках русского чтения дети постигнут все совершающееся во внешней природе, строение растений, жизнь животных и так далее — неужели к знанию этого более всего стремится их душа? Что сделается с нею, если, постигши все это, она останется в неизвестности относительно величайших сторон собственной жизни и ее жизнь не приобщится к жизни «лозы истинной» (Ин. 15: 1), к которой она привилась бы, как одна из ветвей? Что будет с детской душой, когда взор ее будет всецело устремлен вне себя и не будет совсем различать совершающегося внутри?»