Священная терапевтика - [29]

«…Уже сейчас нам известно столько о причине страданий и разрушения, что многие умы могут быть наполнены только этим, но Всевышний Амен решил испытать нас безумием — и оно превысило меру нашего ума. «Глупец» — имя льющему благовония в дырявый сосуд, и то, чего не может вместить разум, не принесет ему ни покоя, ни исцеления. Как бы сильно ни сиял огонь мудрости — он бессилен согреть слепца и осветить пути безумному. В этом разгадка и ключ к мере человеческого страдания: та чаша, в которой содержится сила, не может быть вылита в треснувший кувшин…

Поэтому пока я говорю тебе: молчи! И много дюжин, и десятков дюжин лет ты будешь молчать, но настанут дни, которые превысят меру терпения мудрых, и ты услышишь глас небесный: отверзни уста свои и говори! И с тех пор ты не увидишь ни одного спокойного дня, ибо этот глас возопит к тебе из пепелищ и переполненных кладбищ — кровью мучеников, стонами сожженных, безумным воплем рода человеческого; и тогда ты ответишь: «Иду!»

Не бойся и не страшись этих дней скорби, потому что ничего не происходит вне Его ведома и попущения, в этом найди для себя источник силы, ибо пришло время наполнять пробитые сосуды.

Говоря же людям все это, помни сказанное в Писании об аналогиях: все причины болезней, которые проистекают от перемещения небесного свода, войн в иных мирах, а также от взаимной ненависти между людьми, — принимай в расчет лишь во вторую очередь. А лучше — помня об этом, умалчивай перед людьми, дабы сказать главное. Торопись, потому что будут многие сыны Истины и до тебя и после тебя, которые, зная все ЭТО, будут пахать землю и сеять семена, но недостаточно на то человеческой жизни. И знай, что сеющий мир — мира не пожнет, поэтому не требуй себе должного вознаграждения и будь в равной мере готов к гонениям и смерти, к почестям и славе. И если они увенчают тебя — не останавливайся, иди, потому что мало сеятелей останется, наступят черные времена, и будет рыдать род человеческий, ибо найдет, что Зверь пожрал его внутренности.

Любовь, воля и жертва…

Заклинаю же тебя именами Меча, Чаши и Жезла — убей Зверя…»

Рука остановилась, застыл взгляд Пророка Египетского, погруженный в Вечность, сонмами лучистых существ наполнился воздух святилища, мудрец закрыл глаза.

— Милости, Ваше Достоинство! Жизни и спасения, отче святой! — послышались за одной из стен приглушенные стенания.

Эти звуки достигли слуха Пророка; сдвинув брови, он порывисто встал, подошел к стене и, надавив на скрытый в темноте рычаг, отодвинул полую часть стены.

Два неофита[52] в коротких белых одеяниях пытались успокоить, одновременно сдерживая, пышно одетого полного Человека, который дико вращал глазами и вырывался.

— Милости!

«Номарх![53] — презрительно скользнув глазами по трепещущему на полу Человеку, подумал Иерофант. — Комок ила!»

— Какое несчастье постигло Ваше Достоинство? — холодно осведомился Иерофант. Человек шатко поднялся на ноги и, беспокойно оглядываясь по сторонам, скосил глаза на стоявших позади учеников. Пророк кивнул им, и оба неофита неслышно вышли.

— Мною овладели демоны… — прошептал номарх, руки его бессильно опустились.

Первосвященник внимательно взглянул на бледное лицо вельможи, его трясущиеся щеки и мелко подрагивающие кончики пальцев. Опытный взгляд различил при тусклом мерцании светильника до предела суженные зрачки, а выработанное годами упорных духовных тренировок умение видеть чужую боль показало, как в зеркале, ужас, струящийся сквозь безвольные глаза этого Человека.

— Следуйте за мной.

Узкий, слабо освещенный коридор без всяких украшений и барельефов привел к небольшой, но массивной двери. Иерофант Амена протянул руку и, нащупав что-то в примыкающей нише, открыл дверь. Номарх оказался в просторном светлом зале: солнечные лучи били, перекрещиваясь, из отверстий, проделанных наискосок в необычайно толстой стене; в каждом углу в широких бронзовых чашах горели огни, кроме того, здесь находилось множество предметов,

значения которых не постигал его сформировавшийся среди пиров и увеселений разум… Приметив у стены коврик и несколько подушек, номарх глубоко вздохнул и сел, готовый ждать.

Иерофант не торопился: некоторое время он постоял, перебирая свитки папируса, аккуратно разложенные на высоком престоле посреди зала, думал И вдруг резко обернулся:

— Ваше Достоинство — номарх Аа[54]?

— Это истинно так, я — управитель этой области…

— Что ж, для меня честь оказать помощь столь мудрому, — уголки губ Пророка еле заметно дернулись, — и часто упоминаемому во многих хвалебных речах хозяину, повествуйте же недостойному слуге Амена о своих злоключениях.

— Меня постигла худшая из бед, сам Сет вошел в мой дом. Это я, злосчастный, не принес владыке пустыни жертвы в прошлом месяце, и, видно, боги отвратили от меня свое лицо. В самую большую жару я содрогаюсь от неведомого холода; моя супруга утверждает, что по ночам я, обливаясь потом, кричу как истязаемый раб, хотя ничего из этого не в силах запомнить. Во всей Вселенной не осталось такой вещи, которая бы радовала и веселила мое сердце — ибо оно сжато в тисках страха и огорчения. Часто при свете Солнца меня обнимает тьма и ужас, и тогда… — вельможа понизил голос до хриплого, прерывающегося шепота, — тогда мне становится слышен детский плач и из мрака возникает лицо женщины — губы ее шепчут проклятья! А затем, после этого…