Священная ночь - [21]

А ведь было время, когда Сидящая, та самая женщина, которая теперь с трудом поднимается по лестнице, дышала свежестью и молодостью, и был у нее возлюбленный, а может, даже и муж; были приданое, дом и драгоценности. Была она, верно, стройной, а может, и красивой. Я глядела на нее, пытаясь отыскать в этом расплывшемся, усталом теле очертания юной девушки, какой она была прежде. Но все рухнуло за несколько секунд. Родные ее погибли во время землетрясения. Она осталась одна на руинах с маленьким братом на руках, навеки утратившим зрение.

Эту историю Сидящая рассказала мне однажды вечером, когда мы не могли заснуть. Консул похрапывал, а мы, мы дожидались утра, чтобы пойти за оладьями и мятой к чаю. Она ничего не говорила мне о своей жизни до катастрофы. И я представляла ее себе счастливой, живущей своим домом, с мужчиной. Но вполне возможно, что в ту ночь она была не в Агадире, а где-нибудь еще, вместе с мужем, который бил ее и часто уходил к другим женщинам. Быть может, он уехал с одной из племянниц или двоюродных сестер, уехал куда-нибудь далеко, за пределы страны, и не подавал никаких вестей.

Не могу сказать. Но в ее глазах я замечала порой следы былого унижения.

— Да, меня покинули! Вышвырнули на улицу, а как говорится в пословице: «Из дома, где досыта кормят, ни один кот не уйдет…» И если он все-таки уходит, стало быть, есть на то свои причины. «Знаешь, чем держат обычно мужчину? Вот этим и этим, — говаривала моя мать, положив одну руку на низ живота, другую на задницу. — Кто же захочет отведать тела, которое уже послужило кому-то, да плохо? Никто или уж тогда все. Что мне делать с разведенной, но еще замужней, вдовой без покойника и наследства, супругой без очага? Какая тяжесть свалилась мне на плечи, можно сказать целая гора! Что я скажу родным и соседям? Дочь моя не угодила супругу. Вот он и пошел искать на стороне то, чего не нашел в своей постели. Так, что ли? Нет, это выше моих сил…»

Сидящая ушла, будто бы чтобы не слышать попреков, не быть брошенной женой, которую любой может обидеть презрением. Маленький брат последовал за ней, он с плачем и мольбой уцепился за ее джеллабу. Странствие их было, наверное, трудным. Голод, холод, болезни… Мальчик потерял зрение из-за трахомы. Она стирала белье, готовила для праздников по случаю свадьбы или рождения. И растила брата как собственного сына. Ей хотелось для него лучшей доли, и она билась, чтобы выхлопотать ему стипендию в благотворительных учреждениях. Вот он и стал учителем, давал ребятишкам квартала уроки Корана.

Ей хотелось, чтобы он был министром или послом. А он стал всего лишь Консулом в воображаемом городе призрачной страны. Она сама назначила его на этот пост. И он согласился, «чтобы не причинять ей горя», скажет он мне потом. Он соблюдал правила игры. Она была довольна, а он никогда не перечил ей. Так по молчаливому уговору были построены их отношения, определявшиеся повседневным ритуалом, который превращал брата с сестрой в странную пару, довольно двусмысленную, но путавшую следы театральной игрой.

Первое время я думала, что они просто забавляются или хотят развлечь меня. Они то тиранили друг друга, то предавались романтическим излияниям. Речь их была цветистой, даже когда они кричали. Ритуал начинался с утра. Чтобы разбудить Консула, Сидящая сначала тихонько напевала, потом, подойдя к двери, нашептывала стихи:

Газель моя, мое сердце,

радость моя, мой птенчик,

краса ненаглядная, принц мой,

очей моих свет,

открой мне объятья…

Она будила его не сразу, а постепенно, ласково и нежно. И часто приносила ему цветы. Первый вопрос, который он задавал, касался не запаха, а их цвета. Он проводил пальцами по лепесткам, приговаривая: «Этот красный цвет слишком ярок» или же «Этот желтый приятен на ощупь».

Она целовала его руку. Если он не отнимал ее, значит, настроение у него было хорошее и на весь день он давал ей свое благословение. Затем они закрывались в умывальной комнате, там она его брила и одевала. Потом они выходили рука об руку и медленно шествовали, приветствуя воображаемую толпу.

Сначала я давилась от смеха. Но постепенно тоже научилась соблюдать правила игры и становилась той самой бесчисленной толпой, что поднималась спозаранку, дабы приветствовать царственную чету.

Я сидела на табурете у низенького столика, где был накрыт завтрак, и слышала, как он сказал в коридоре:

— Я чувствую в доме цветок; только он без воды… Почему ты мне об этом не сказала?

Когда они вошли, я встала, чтобы поздороваться с Консулом. Он протянул мне руку для поцелуя. Я пожала ее и снова села.

— Цветок-то цветок, да только колючий, — заметил он.

Я улыбнулась. Сидящая знаком велела мне встать, словно говоря: «За одним столом с Консулом не едят».

Мы с ней позавтракали на кухне в полном молчании. А после завтрака она сказала:

— Этот дом — все наше достояние. Я должна управлять им и охранять его от непристойных, завистливых взглядов. Я сама обо всем забочусь. И обязана все предвидеть, а главное, не давать Консулу ни в чем испытывать нужды. Мы зарабатываем на жизнь довольно. Но иногда мне приходится задерживаться в хаммаме, и я беспокоюсь за Консула. Он скучает. И тогда включает радио. А это плохой признак. Если уж он пускает в ход эту штуковину, стало быть, и впрямь разволновался. Ну а я совсем вымоталась, не могу больше быть мужчиной в хаммаме и женщиной в доме — сил не хватает, а ведь мне случается быть и тем и другим сразу, причем и тут и там, поэтому я рассчитываю на твою помощь. Давай внесем ясность: Консул нуждается в чьем-либо присутствии, это его успокаивает, а меня зачастую нет дома. Он очень любит, чтобы ему читали по вечерам. Я же читать не умею. Так вот мне приходится придумывать ему разные истории; когда они ему не нравятся, он начинает нервничать, ему кажется, что я обращаюсь с ним как с ребенком. Я уже истощила весь свой запас историй. В последнее время он стал нетерпелив, раздражителен, бывает даже злым. Я страдаю. Мне необходима чья-то помощь. Распорядок на всю неделю практически один и тот же: утром он в коранической школе, после обеда спит, а вечером свободен. Ты будешь заниматься им по вечерам.