Священная книга Тота: Великие Арканы Таро - [17]

Под влиянием вдохновения человек создает новое мощное орудие своему духу; неуловимые оттенки речи, тембр и высота звука непостижимым образом для разума самого оратора создают с душами слушателей иной путь общения. Но как только переживания начинают терять под собой физический мир, как только они переходят в мир дымчатых образов, грез и мечтаний, в мир непонятный уму человека, но столь близкий и ясный духу его, он убеждается, что слово не может подняться до них, не может вместить искр-эманаций его духа, а посему и не может зажечь ответное пламя в сердцах людей. И вот, инстинктивно внутренний голос заставляет его следовать закону аналогии; он начинает говорить притчами, т. е. пользоваться образами другого, низшего плана; здесь, по роду своего дарования, он эти притчи может облекать или в речь вдохновенного пророка, или в гармонию красок, форм или звуков; — так родилось искусство.

Совершенное произведение красоты — это застывшая песнь духа человеческого, будящая в сердцах других людей отзвук своему стремлению; эта притча, этот символ создают в душе каждого мощный порыв ввысь, вызывают в нем новые заветные стремления. Чем пламеннее порыв душевный, вложенный в этот символ, чем выше и чище побуждение его творца, чем выше его умение целиком отдаться своей идее, тем совершеннее и сама форма символа. На пути истории стремление к совершенству формы порой всецело завладевало искателями красоты, и все их стремления были направляемы именно на искательство формы; здесь дух живый уже отлетал от символа. Излишний реализм давал лишь восхищение взгляду, вызывал лишь преклонение пред талантом художника, но уже не мог заставлять трепетать дух зрителя, — индивидуальность автора, его мысли, переживания и стремления оставались не выявленными, и произведение искусства из чистого творчества, каким оно быть должно, превращалось лишь в подражание существующему, а всякое подражание, как бы совершенно оно ни было, является мертвым. Временами люди впадали в противоположную крайность; отказываясь от принятых общечеловеческих условных форм, они тем самым создавали не символы, а шифр, прочесть который уже никто, кроме них самих, не был уже в состоянии.

«Человек способен предаваться форме и оставлять идею в забвении; символы, размножаясь, теряют свою силу».

Элифас Леви.

Переходя от душевных эмоций к переживаниям духа, человек уже не в силах создавать соответствующие образы для их запечатления; он должен был прибегнуть к более совершенному способу выражения своих чувствований. Так явилось искусство, уже не связанное условностями недвижных форм, — родилась музыка. Здесь впервые человек получил свободу возноситься над условностями своего интеллекта и этим раскрыл возможность высшим сторонам своего «Я» проявляться осязаемым образом и принимать активное участие в общей работе человека. Неисповедимыми путями музыкальная гармония заставляет человека забыть свою личную жизнь и возносит его дух к лицезрению вечности. Вдохновенная, истинная музыка есть пение души, которая чудными звуками вливается в чужую душу, завоевывает и порабощает ее. Музыка служит спутником и выразителем мечтаний, чаяний и молений исстрадавшегося сердца; ей одной, без слов и доказательств, вверено красноречие утешения, ей свыше дана тайна духовного врачевания. Музыка не сон, но, убаюкивая слушателей, она будит в них далекие вещие сновидения, зовет их на путь высокого и прекрасного, раскрывает область чарующих, самоотверженных стремлений. Пифагорейцы знали, что музыка — математика в звуках; с такой же точностью, как математика об этом мире, говорит музыка о мирах иных.

Дух всегда и во всем ищет синтеза, но он создает его не путем скрупулезного исследования отдельных фактов, а чувствует непосредственно взаимную связь дифференцированных деталей; он всегда стремится к тому, чтобы в одном образе или идее объединить всю массу единичных фактов, воспринятых разумом. Передовые представители рода человеческого мощью своего гения провидели в грядущем цель, к которой люди должны стремиться, и выражали этапы к ней в виде отвлеченных идеалов. Одновременно с утверждением цели, эти гении указывали путь и давали средства достижения; силой своего духа они направляли все усилия людей в одном определенном направлении. Установив какую-нибудь идею, они отождествляли с ней все виды стремлений, делали ее близкой по уму и по сердцу каждому человеку, сводили к ее руслу все течения духа, мысли и чувства. Весь род людской охватывался тогда тяготением в одну сторону, он не только терял все другие интересы, не только забывал все предыдущие свои искания, но и начинал отрицать в принципе возможность самого их существования, допуская противное лишь для круглого невежества или злой воли. На пути истории человечество попеременно как бы сходило с ума то на одном, то на другом увлечении, неизменно превращавшимся в манию, пока явление нового гения не разрушало одним ударом всего этого, чтобы затем вновь создать увлечение и томительную жажду к новой цели. На пути всех веков развитие рода людского, всегда и неизменно, шло под одновременным воздействием сверху и снизу: работа толпы давала гениям почву, опершись на которую, они могли отдаваться целиком синтезу и подыматься в заоблачную высь духа; откровения гениев, подобно лучу маяка, указывали толпе путь, звали и манили ее туда, где парил дух избранников; вот почему