— Да не тяните же, чтоб вас!
— На другой день взял Уздимбей веревок, палку и пошел. Место, где барин провалился, у нас называется Чертовым Зубом. Совсем отвесная скала, наверху трезубье, а по бокам две трещины, сажен по двадцати каждая. В такую трещину он и свалился тогда, по следу видно, — где на уступе веревка, а где платок его, портсигар, ну и еще разная мелочь из карманов повывалилась. Уздимбей намотал веревку на камни и, взявшись за нее, полез вниз. Короче говоря, все это он чисто обделал. На самое дно спустился, барина нашел — все кости перебиты, а мясо ровно каша; останки его в мешок, на спину себе увязал да таким манером обратно выполз на свет божий. Сказать это вам легко, а на деле был это действительно подвиг, за который, может, за границей приз бы выдали и фотографию сняли. Пришел он к нам не то чтобы веселый, а даже осуетелый какой-то.
— Осуетелый?
— Ну да, все суетится и суетится. Его поздравляют, горцы высыпали из саклей, отдыхающие к себе зовут и чуть ли не в двадцатый раз просят, чтоб рассказал, как оно произошло. А ему все мало. Ему все кажется, будто никто не дивится. Жене кричит: ты чего не ахаешь? А жена просто рада, на седьмом небе, что жив вернулся, а уж про эту страсть и вспоминать не хочет. От Азамата, от малолетнего, требует к себе удивленья. Барашка зарезал кунакам на шашлык, кинжал свой серебряный самому бедному горцу подарил, и все, чтоб шуму вокруг было больше. И все от величия, захотелось ему величия побольше. Первые три дня горцы пировали, нам тоже было это довольно любопытно, но потом — знаете — ко всему привыкаешь, и стала эта история от нас заслоняться разными другими происшествиями. Ходит Уздимбей по аулу, а уж всяк сидит на своем месте и никакого особенного почтения ему не воздает. Начнет он, бывало, рассказывать, как над пропастью висел, а уж все это знают, и всем это скучно. Кто из вежливости дослушает, — потому что горец — он народ вежливый, — а кто отойдет. Нашлись такие из наших, из служащих, которые уж и посмеивались. Ты, говорят, Уздимбей, за то уж свою мзду получил, ты нам теперь что-нибудь новое покажи. И затосковал Уздимбей, да так, что ни скот не пасет, ни поста не соблюдает, ни намаза не делает. Сидит у себя на пороге, подперев голову, и качается взад-вперед. Дивно ему, что вот он самое великое совершил, о чем никто другой и помыслить не посмеет, а все на него глядят, как на обыкновенного человека, и никому до этого подвига больше и дела нет.
Донесли об этом нашему профессору. Он сейчас же сам отправился в аул и сел на крылечко возле него.
— Уздимбей, — говорит ему, — я тебе сказал, что этот подвиг не по твоим силам. Сделал ты такое, что больше тебя самого, и потому сам беспримерно на себя удивился. Было б такое дело по тебе, так и не вознесся бы ты до такой степени, а снес бы его как обыкновенно.
Уздимбей ему опять все свое: «Я, говорит, в пропасть спускался, покойника доставал, туда тур не ходил, а я ходил, конец мой видал», и все в том же роде.
Оставил его профессор и приходит домой. Мы видим по глазам, как он об чем-то серьезно этак думает. Не в его было правиле, чтоб душе человеческой не помочь, когда ей невмоготу. Прошло дня три, четыре, как вдруг велит он созвать всех горцев да и говорит им: «Братцы, так и так, я по Ичхору ходил, бумажник потерял, там у меня деньги большие, а главное — бумаги важные. Кто мне тот бумажник отыщет, деньги получит, и бурку ему новую подарю». Горцы мои меж собой залопотали и разбрелись по лесу. А лес, надо вам сказать, огромнейший, сами увидите, почитай что до самой конторки, которая возле перевала. Уздимбей тоже с ними пошел, чтоб со стариками да бабами не сидеть. Искали они, искали, а была у них там девчонка-сирота, по имени Саньят, грязная такая и белобрысая. Она возле самой речки, на камушке, и найди этот бумажник. Профессор, как обещал, Дал ей деньги и платье новое сшил, а потом позвал к себе девочку и Уздимбея и говорит: «Как же так, Саньят бумажник нашла, а ты не нашел? Что ж она, ловчей тебя, что ли? — Уздимбей замотал головой. — Или ума в ней больше твоего? — Уздимбей насупился и с ноги на ногу переступил. — Или больше твоего силы и старанья приложила?» — «Аллах прислал, вот почему», — отвечает Уздимбей. Улыбнулся наш профессор, — мол, аллах так аллах. «Да ведь и ты при всем своем старанье мог живым не вернуться. Легли б твои кости там, где ты чужие собрал. Скатись, например, камень тебе на голову или сорвался бы он из-под руки твоей, или ветер землей бы осыпал… А тут посчастливилось — ничего такого не случилось. В чем же особенном твой подвиг?» Растерялся наш Уздимбей, а профессор серьезно так говорит, но вижу — смеются у него глаза: «Вот и воздай честь аллаху, а то ты ее всю себе одному взял!» Пошел Уздимбей домой и с того дня стал, как все горцы, своим делом заниматься. Вот вам и весь сказ.
— Фу, как глупо. Семенов, подайте воды, я соды выпью.
За стеной наступила тишина. Я натянул плед на голову и долго лежал, перед тем как заснуть, думая о своем патроне и только что услышанной истории.
