Своя радуга - [38]

Самокатчик так же хладнокровно, как до того клал пули из своего карабина, теперь хватал падающие рядом гранаты и отправлял их обратно австрийцам. Два раза финт ему удался, третья граната рванула прямо в руке. Взрыв столкнул самокатчика с колен, и когда он рухнул, кисти правой руки и части головы у него уже не было. Зауряд-прапорщик исчез из вида. Петр оттолкнулся от земли, встал на колени, – пистолет, не потерял, – и заозирался пытаясь сориентироваться, сообразить, в какой стороне враг. Из-за дерева вылетел ражий усатый детина в австрийском мундире, с винтовкой наперевес, и помчался куда-то мимо Петра с рыком, огромными скачками, так что Петр не успел взять его на мушку и только бестолково вел за ним стволом. Штык австрийца тускло блестел в осеннем воздухе. Петр выстрелил – промахнулся. Теперь наконец он увидел, куда летел австрияк – к тому самому соседу-солдатику с жилеточным пистолетиком. Солдатик вытянул пистолетик и часто запалил в сторону австрияка. На кука это не произвело ни малейшего впечатления, он подлетел к солдатику и вбил ему свой блестящий клинковый штык в живот. Здесь он и затормозился, вырывая обратно штык из солдатского нутра, и Петр уложил в австрияка выстрел. Пуля вошла австрийскому детине вбок, он постоял долю секунды, завыл и рухнул придавив собой пронзенного им солдата. Петр поднялся, подскочил, ухватил австрийца и с натугой – здоров бык!.. – сдернул его с солдатика. Тот был жив, – поглядел на Петра, прижимая руки к окровавленной груди, и сокрушенно с детской обидой забормотал. – Пистолетик-то… пули… иглы патефонные… Петр глянул на австрийского детину, и увидел, что по меньшей мере несколько пуль солдатик ему засадил – весь живот австрияка был в крови.

Из-за кустов выскочил еще один австрийский солдат, поднял винтовку к плечу, целя в Петра, – Петр вскинул пистолет и выстрелил, – пуля попала в валик на правом плече солдата, предназначенный чтоб ремень ружья не сползал с плеча, – и сорвала его клочьями. Австрияк испуганно вздрогнул, и выстрелил в Петра из винтовки. Мимо! Петр нажал на спуск еще раз, и солдатик выронив винтовку, нелепо взмахнув руками, упал на спину. Но по склону уже бежали еще, – много – впереди неслись офицер с двумя звездами на каждой стороне воротника, и за ним солдат с худым угловатым, решительным лицом. Офицер закричал и вскинув пистолет побежал, на ходу стреляя в Петра. Петр задергал спуск в ответ. Выстрелил раз, второй… Пистолет австрийца взрывался огненными всполохами, и на очередном левое плечо Петра ожгло огнем. Мгновенно тело онемело, наводка пистолета сбилась. Петр выровнялся и снова нажал на спуск – пуля попала офицеру прямо в лоб, тот вскинув руки к лицу, не донес, опустил их бессильно и запнувшись ногой за ногу кубарем рухнул вниз. Но уже к Петру летел худой солдат – Петр вскинул на него пистолет и тут увидел, что затвор кольта стоит в заднем положении. Вот, все… – Подумал Петр.

Хруст штыка вошедшего в подгрудину он услышал не ушами, а как-то самим нутром. Удар потряс до основания, отдался где-то в самом костяке, ноги мгновенно отказали, и он рухнул увлекаемый силой удара, на спину. Солдат подался, наклонясь к нему, невыносимо завозил у него внутри штыком, оперся на его грудь ногой, рывком выпростал винтовку, мельком яростно глянул ему в глаза и побежал дальше. В груди разливалась острая, и вместе с тем какая-то неживая, отнимающая силы боль. Ног будто и не было. Небо в просвете листвы между крон двух деревьев было тусклым, с налетом перистых облачков… Он зашарил по земле правой рукой. Где-то рядом ведь должен был лежать выпавший пистолет… А у него оставался еще один магазин… в кармашке… с… пуговичкой…

Над ним появился другой австриец, с носом картошкой и широким подбородком и окладистыми усами, сощурился, закусил губу, и ловко обернув винтовку в руках замахнулся. Приклад молниеносно вырос до размера вселенной и заслонил собой весь белый свет.

И света не стало.

***

Пролог четвертый.

1943-й. Андрей.

Ночь была острой как бритва, – так были напряжены нервы, нескончаемой как дурной сон, – так велика была усталость. Андрей раз за разом вдавливал в землю штык малой пехотной лопатки. Не вонзал, а именно вдавливал. – Резким движением можно было клацнуть штыком о спрятанный в землю камень, а ночью такие звуки слышно на многие десятки метров… Он вдавливал штык, выворачивал очередной шмат земли, и раз за разом откладывал ту перед собой, формируя защитный бруствер. Рядом так же молчаливыми тенями, с каменой усталостью вгрызались в землю Ефим и Бектимер.

…Бои были лютые. Полк выбрался на берег реки большой кровью. Немцы цеплялись за каждый метр этой болотистой земли, и не хотели уступать. Разбитые немецкие соединения откатывались, оставляя мощные заслоны. Эти заслоны почти все и легли, но позволили основным немецким силам переправится на другой берег на заранее подготовленные позиции. Перебраться на другой берег "на плечах" отступающего противника нашим войскам не удалось. И теперь, немец, отгородившись естественным речным барьером Днепра и его притоков, зализывал раны и ждал. Нашим же предстояло форсировать реку перед укрепленными позициями противника. Веселого в этом было мало. А если учесть, что болота на этом участке не позволяли подвести к берегу нашу артиллерию, становилось совсем уж невеселехонько.