Своя недвижимость за границей - [3]

Шрифт
Интервал

Сама же она, оказавшись в этой столице первый раз - полная ирреальность происходящего, когда простенькие ее, как всегда самой казалось, эссе именуют философской прозой, стихи в переводе звучат возвышенным песнопением, просто узнать невозможно; когда берут автографы и внимательно слушают тривиальные ответы на, правда, довольно примитивные вопросы, ну и так далее, - мало чего вокруг успела заметить. В основном смотрела и не видела, а большую часть времени вообще пролежала в отеле, отговариваясь затянувшейся акклиматизацией; если б не приставленная славистка, то непонятно, как бы заставила себя выползти на вручение этой премии. Помогало, конечно, то, что все одно до конца не верилось, что это ее снимают, о ней говорят в микрофон; а покуда пожатия рук, букеты, славистка куда-то отвлекается и не успевает переводить, все тонет в приподнятой благожелательной атмосфере - в голове лениво крутится одна-единственная мысль: и к чему эта странная прихоть судьбы, зачем, не к добру, ей-богу...

И в самом деле: хилый по объему сборничек, сама составила так, что проза (точнее - эссе, а может, попросту очерки?) перемежается со стихами; подруга Машка, художница, проиллюстрировала - у той это был дебют в книжной графике; она же, Машка, сама и спонсоров нашла. Тираж - две тысячи, больше б ни в жизнь не разошлось, а разошлось, как она считала, из-за графики: Машка в своей среде уже небезызвестна, там главным образом и распространялось. Прибыли, понятно, ноль, но и расходы, как сообщили, практически окупились, что уже само по себе прекрасно и удивительно. А что касаемо ее среды, пишущей, то прошла маленькая рецензия в "Независьке", затем еще удостоилась упоминания в каком-то обзоре в "Литературке" - в положительном контексте, спасибо; впрочем, кто ее сейчас читает, "Литературку", как и стихи вообще... Вот, собственно, и все - что, опять же, вполне неплохо для первой книжки в наше время. Первой, - она же, небось, и последняя, ведь составлялась почти сплошь из старья, которое нигде больше не проходило, ни в одном журнале; ну, а с тех пор уже ничего практически и не писалось, кроме статей да рецензий, да и те больше для заработка...

Короче, проехали и забыли, жизнь потянулась по наезженной колее: один день в неделю лицей, а подготовки три дня минимум, а отдачи моральной никакой; очередь в Ленинке; в редакциях неразбериха и плохие новости; дома - одно и то же... Зима, та как-то особенно выматывала: то чуть не минус двадцать, то снова ноль, под старым дубленым полушубком, которые, кроме нее, кажется, никто в Москве давно не носит, или холодная дрожь, или взмокшая блузка, на сапогах белые разводы соли, каковой без толку, все одно скользко, посыпают тротуары; светлеет поздно, темнеет рано, и, вроде бы, уж совсем сил нет так жить, но все продолжается, на автопилоте... А потом, в совсем уж скверное время, которое многие почему-то так любят - раннюю слякотную московскую весну, когда к авитаминозной ослабленности добавляется некая нервная раздражительность (от неизбежных бессонниц, что ли?) - вдруг странная новость: ее переводят в этой маленькой стране, на этот самый язык; пока в журналах, но чуть ли не об отдельном сборнике уже речь. Каким-то там славистам случайно попалось, глянулось, ну и... Короче, дальше - некоторая суета, знакомства с переговорами, потом затихло, забылось, потом опять какие-то противоречивые вести, снова тишина, и вот - где-то через год, обычный серый год, официальное сообщение: ей присуждена премия за лучшую переводную книгу года (вот, кстати, и сама книга - с запозданием), тогда-то и там-то ждут на вручение. Присуждается такое, как выяснилось, их союзом переводчиков совместно с крупнейшим частным университетом (ну и ну, кого же они, интересно, еще переводят, из кого выбирают?), и сумма, между прочим, вполне даже не хилая...

Привычно-угнетенного состояния новость совсем не развеяла, напротив, придавила еще больше: и как это я вдруг одна на другой конец Европы, что мне им там говорить, Боже, а надевать-то чего? - и так далее. Машки в городе не было; мать, для которой само название страны почему-то звучало не менее зловеще, чем любой из кавказских республик, тоже запричитала; сестрица поджала губы, и лишь племянник, четырнадцатилетний прохвост, деловито потребовал привезти то-то и то-то, - вот тогда она поверила в неумолимую реальность происходящего и обреченно начала собираться. В самолете, которых вообще-то страшно боялась, тут же отрубилась и проспала все подряд, при пересадке во Франкфурте будила стюардесса.... И потом, в конце той бредовой недели награждения, интервью и презентаций, безвольно подписала договор на курс университетских лекций - о современном, поди ж ты, литературном процессе в России; агитировавшие уверяли, что все это будет не более чем вопросы-ответы для продвинутых студентов, из которых половина даже не будущие слависты, а просто выбравшие русский как второй иностранный и желающие попрактиковаться; в общем, подразумевалось - болтай чего-не то да получай местные дензнаки.

Осенний месяц в университете прошел как в тумане (знойное лето на даче, где она пыталась готовиться к лекциям, сил не прибавило), волнений перед аудиторией никаких, одна тотальная апатия, как вообще не уходила строем от такой скучной тетки эта удивительная поросль с ее доверчивым любопытством, тут, в глухой европейской провинции, общезападная мода на Россию так и не прошла, похоже, до сих пор, и отчего - непонятно. А когда все закончилось, эта бывшая ленинградка, по доброте душевной сопровождавшая ее еще и по магазинам, так и спросила: милая моя, да у тебя часом не депрессия самая настоящая? Да у меня, по-моему, уже депрессивный психоз... Надеюсь, не от несчастной любви? Вот уж точно - нет, успокоила она, и это было чистой правдой. Ибо когда тот тип последний раз вдруг позвонил - вроде как ни в чем не бывало, поболтать о том о сем: что ж, она к тому времени, можно сказать, прославилась, о премии сообщалось в газете, где он работал; в общем, его манера: быть тут как тут так вот, ничего, кроме полнейшего равнодушия, не ощутила и даже, помнится, про себя досадовала, что оторвал от ящика, от новостей каких-то важных...


Рекомендуем почитать
Белый цвет синего моря

Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.


Бастард Олегович

Никогда не задумывались, вы, о чайных грибах? Мне с детства казались они чем-то потусторонним – выходцы не из нашего мира. Данный рассказ, конечно, не о грибах. Это маленькая история обычного россиянина – Олега Сысоева, который совершенно не мог представить, что жизнь его так круто изменится. Содержит нецензурную брань.


Узлы

Девять человек, немногочисленные члены экипажа, груз и сопроводитель груза помещены на лайнер. Лайнер плывёт по водам Балтийского моря из России в Германию с 93 февраля по 17 марта. У каждого пассажира в этом экспериментальном тексте своя цель путешествия. Свои мечты и страхи. И если суша, а вместе с ней и порт прибытия, внезапно исчезают, то что остаётся делать? Куда плыть? У кого просить помощи? Как бороться с собственными демонами? Зачем осознавать, что нужно, а что не плачет… Что, возможно, произойдёт здесь, а что ртуть… Ведь то, что не утешает, то узлы… Содержит нецензурную брань.


Без любви, или Лифт в Преисподнюю

У озера, в виду нехоженого поля, на краю старого кладбища, растёт дуб могучий. На ветви дуба восседают духи небесные и делятся рассказами о юдоли земной: исход XX – истоки XXI вв. Любовь. Деньги. Власть. Коварство. Насилие. Жизнь. Смерть… В книге есть всё, что вызывает интерес у современного читателя. Ну а истинных любителей русской словесности, тем более почитателей классики, не минуют ностальгические впечатления, далёкие от разочарования. Умный язык, богатый, эстетичный. Легко читается. Увлекательно. Недетское, однако ж, чтение, с несколькими весьма пикантными сценами, которые органически вытекают из сюжета.


Утренняя поездка

События, в которых вы никогда не окажетесь, хотя прожили их уже не раз.


Не вечный путь

Метафоричный рассказ о том, как амбициозная главная героиня хочет завершить проект всей своей жизни, в котором видит единственную цель своего существования. Долгое время она сталкивалась с чередой неудач и неодобрением родственников, за которым стоит семейная трагедия, а сейчас рассуждает о причинах произошедшего и поиске выхода из сложившейся ситуации.