Свой ключ от чужой двери - [35]

«Изверг!» – вскрикнул (вскрикнуло?) alter ego, и я опомнился. Эвона, куда меня занесло! Здорово она меня зацепила! Хорошо, хоть не вслух.

– Не плачьте, – пробормотал я. – Пожалуйста!

– Извините, – с готовностью ответила Мария, отнимая руки от лица. – Извините…

Она приняла у меня из рук салфетку, а я вспомнил, как позавчера плакала на скамейке в парке Анна, и я протянул ей свой носовой платок. Вспомнил, вздохнул и подумал, что они такие разные, а плачут одинаково.

– Я, как ненормальная, примчалась, все бросила! Поверьте, Анна – все что у меня есть. Мне небезразлична ее судьба, поверьте…

Она проговаривала мыльнооперный текст низким сипловатым голосом, который уже ничем не напоминал резкий пронзительный вопль сойки…

В ней был класс. Красивая одежда, насколько я мог судить, стоила недешево. Она сбросила жакет и осталась в серой блузке с круглыми жемчужными пуговками. Длинная юбка с высоким разрезом на боку, в который я старался не заглядывать. Черные дорожные туфли на низком каблуке и черные прозрачные чулки. Часы – я узнал их, у Лии были такие же – изящные дамские часики обанкротившейся швейцарской фирмы «Лассаль». Лия свои не носила – слишком скромные, а мне они нравились, я сам подарил их ей когда-то… Браслет на правой руке – мелкие разноцветные камешки на тонкой золотой проволоке – единственное выразительное пятно в ее облике, если не считать красных ногтей. Волосы высохли и стояли дыбом, отчего она напоминала Медузу-горгону с древнегреческой вазы. Когда я, маленький, рассматривал книгу «Мифы и легенды Древней Греции», меня ставили в тупик подписи под некоторыми рисунками, например, рисунок на вазе. Я понимал это следующим образом – некий древнегреческий художник рисовал бегущих человечков, положив лист бумаги на плоскую вазу, и удивлялся, почему не на стол.

Моя непрошеная гостья была похожа на Медузу горгону или на полуощипанную курицу. Но, должен признать, это ее совсем не портило. У нее были поразительно синие глаза… и знакомые приподнятые уголки рта – видимо, семейная черта. Семейное сходство с Анной наблюдалось, но скорее в движениях, мимике и жестах, то есть во всяких непроизвольных проявлениях натуры, впитанных с детства от членов семьи. Красные ногти были лишними и являли собой диссонанс с обликом. Тонкие пальцы… «Настоящий средний класс, солидный, образованный, привыкший к деньгам… – думал я. – Буржуазия, не то что новодел Стас Удовиченко. Синяки под глазами – действительно устала. И взгляд… неприятно-насмешливый, пронзительный, как и ярко-красные ногти, который она всеми силами пыталась подавить. Взгляд выдает характер… подлючесть, как говорит Эдик Исоханов. Все-таки ведьма. Слезы, заламывание рук, синева под глазами… и все-таки ведьма! Довела Анну до бегства из дома… Если бы Анна была здесь, мы вполне по-семейному посидели бы, сказали бы: извини, Мария, так получилось… но Анна остается здесь!

– Анна поставила меня в трудное положение, – вздохнула Ведьма. Она смотрела на меня серьезно, в голосе вибрировали доверительные интонации.

Alter ego рыпнулось было попросить: ах, расскажите поскорее, в чем дело, но я его пресек. Ведьма держала паузу, заглядывая мне в глаза, и в конце концов я вынужден был спросить:

– Что-нибудь серьезное?

В голосе моем угадывалась мелкотравчатое ехидство, которое не понравилось мне самому. Не по-мужски.

– Мы зажигаем звезды! – сказала Ведьма выспренно. – Открываем молодых, никому не известных художников. Как я уже сказала, в данный момент мы готовим выставку.

– А где вы их берете?

– Подбираем где придется. Чуть ли не на улице. Вы не представляете себе, как много талантливых людей погибает, не умея пробиться. Природа наградила их уникальным видением мира, чувством цвета, формы, пропорций, но не дала шанса на выживание. Аномальные человеческие структуры, как правило, хрупки и беззащитны. Единицы приспосабливаются, причем не самые одаренные, а самые гибкие. Сейчас, например, мы готовим выставку американского художника-хиппи Стива Моравиа, необыкновенно искреннего человека, автомобильного механика по профессии. Божьего человека.

– Что значит «Божьего человека»?

– Это значит, что он гол как сокол, бос, сир и наг, подрабатывает в ремонтной мастерской на стакан кофе и кусок хлеба, а также на краски, бумагу и холст. Живет на чердаке у одной старой женщины и за это ухаживает за ее допотопным «Бьюиком», музейной реликвией шестьдесят второго года, а зимой переезжает из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, где тепло и не нужна зимняя одежда. Там работает механиком у одного итальянца. У него нет семьи, зато есть друзья.

– Откуда вы его знаете?

– Это удивительная история. – Ведьма растроганно улыбнулась. – Три года назад я гостила у друзей под Нью-Йорком. И вот, представьте себе, проезжаю я как-то раз через маленький городишко Ардсли-на-Гудзоне, и вдруг мотор моей машины начинает чихать. Я едва успела прижаться к тротуару, как он заглох. Прямо перед лавочкой, у двери которой сидел на корточках молодой парень с бумажным стаканчиком кофе и глазел по сторонам. В Америке много чудаков, и я не особенно удивилась его внешнему виду – длинным волосам, бороде, усам, всяким цепочкам и бусам на груди, босым ногам. На голове у него красовалась ярко-красная бейсбольная кепка. Я сразу же обратила внимание на выражение его лица, поражающее какими-то удивительными, просто детскими простодушием и чистотой. Он поставил стаканчик с кофе на тротуар, поднялся, подошел, улыбаясь, к машине.