Свои - [82]

* * *

На девятый день, — надо ж было так совпасть! — в кабинет к Фриде заглянул Калемчий, и с ледяным равнодушием красивых глаз выразив приличествующие случаю кондоленции[100], сообщил, что лента готова:

— Если хотите, можем посмотреть прямо сейчас.

Фрида кивнула, Аллочка побежала звать «своих» в просмотровый зал. Нашла только Римму с Артурчиком и Иванова, и скоро все сидели в небольшом зале, уставившись на экран.

…В аппаратной застрекотало, свет погас, на экране замелькали черно-белые кадры «Ленинградской кинохроники».

* * *

В это же время на Литейном вспоминали Полину Васильевну. Тетя Женя говорила о Саратове, Господин Актер — об актрисе Полине Можаевой, о ее служении в театре, Зинаида Станиславовна была необыкновенно молчалива. Вернеры, Адам Георгиевич с Джиной, рассказывали удивительную историю чащинских рукописей и снова помогали Зине в хозяйских хлопотах. Поминки подходили к концу, когда вдруг пришли разгоряченные впечатлениями «свои».

Аллочка, не в силах сдержать восхищения, бросилась рассказывать о фильме Калемчего, о Фриде, какой она предстала в этом фильме. О! Это была удивительная, романтическая, красивая, немного печальная женщина. Она грустила по настоящей, возвышенной жизни. И жизнь эта была прекрасной уже потому, что прекрасная женщина мечтала о ней, и столько в ней было яркого, эмоционального, сгущавшегося иногда до слез в горле, что только слепая черствая душа не посочувствовала бы, не пожелала бы ей лучшей доли, лучшей жизни, хотя бы для того, чтобы этой женщине не было так грустно. Фрида ненавидела жалость, но фильм вышел не о жалости, — о величайшем таланте человека жить возвышенным, чтобы ни творилось вокруг. И в центре всего этого была она, Фрида как символ освобождения от быта, от суеты, как символ новых времен. А уж какими они будут, эти времена… Кто ж ответит? Это уж вопрос к зрителю.

Гости, случайно выслушав речь Аллы, растерянно поздравили Фриду и тихо разошлись.

* * *

Последующие события только усугубляли дух противоречий сгущавшийся вокруг Фриды.

В Ленсовете только и разговоров было — о том, что пора бы Петербургу, бывшей столице, по примеру Прибалтики, выбрать свой, независимый от Москвы путь, в конце концов, город со столь необычной, великой и трагической судьбой заслужил особого статуса. И конечно, эта смелость, это стремление к самодостаточности не могли не вдохновлять Фриду. Но сколько ее коллег, сколько недавних единомышленников вдруг обнаружили в себе неспособность к самостоятельности, малодушие, страх истинной свободы, — для нее это было горьким прозрением и тягостным разочарованием.

А пока Фрида размышляла о незрелости, несостоятельности советского человека, Нюша, воспользовавшись независимостью Латвии, вышла замуж за весьма престарелого голландца и собиралась покинуть Ригу навсегда. Ах, как искусно, как изящно подталкивала ее Фрида к мысли предложить ленинградской сестре пожить в пустой квартире в непростом доме их детства или хотя бы в Юрмале. Но сердце Нюши уже закрылось для воспоминаний детства.

И Фрида расстроилась. Расстроилась настолько, что вдруг решила остаться в Ленинграде. К тому же в Латвии русских все чаще называли оккупантами, все ощутимее становился там нацистский дух, — дух ненависти, дух человекоубийства. И снова Фриде приходилось выбирать не ту землю, что милее, а ту, что надежней

* * *

Сороковины[101] Фрида провела на каком-то митинге. Зато на следующий день на работу явно не торопилась, и тоном, не допускающим возражений, вызвала Зину на разговор:

— Мы обе знаем, бабушка — последнее, что нас связывало! — отчеканила Фрида. — А теперь она умерла, и эта игра в дочки-матери бессмысленна!

— Но я… — замямлила было Зина.

— Не перебивай! — оборвала ее Фрида. — Все это притворство, лицемерие… Сплошная ложь! Больше я этого не потерплю, слышишь! Дальше мы будем жить раздельно. И прошу, когда разъедемся, не ищи меня. На глаза не попадайся. Совсем прилипалой стала. В Европе, между прочим, неприлично взрослым детям при родителях оставаться. Пора и тебе взрослеть.

Скоро, благодаря депутатским связям, Фрида переехала в однокомнатную сталинку в Петроградском районе, а Зина — в хрущевку в пригороде.

Их прежняя квартира отошла соседям, — в прошлом обитателям партийных кабинетов, ныне — чиновникам Смольного. Дворником вместо Зины взяли какого-то гастарбайтера, впрочем, человека кроткого и добросовестного.

Из дневников Зины V На краю цивилизации

Последняя запись .

Новое место как новая жизнь. Уют деревенских домиков, кружево Ижорского многоречья, природное величие дикой Невы с гигантскими ивовыми шарами-плавнями на серебряной глади вод. Птиц каких только нет, всех не перечислишь.

Дач заброшенных много. Идешь-идешь по лесной тропинке, вдруг — заросли сирени или густая, но ровная галерея из сросшегося боярышника или поле люпинов…. А какое озеро в лесу есть, — сказка! С мостиком к воде, с огромным кустом папоротника у самой воды. Наверное, именно такие на Ивана Купала должны расцветать. Осенью в перелесках то яблони, то вишни попадаются, и только с ноябрьскими холодами все великолепие отходит, воздух легким, прозрачным становится. А как ароматны первые заморозки! Может, из-за одичавших садов, а может, потому что так и пахнут первые морозцы: фруктами, зеленью, свежестью. Я в такие дни всегда о маме вспоминаю. У нее же в ноябре день рождения.