Свои - [79]

Включили и сейчас, и комната сразу обрела ресторанный вид, так что гостям уже было не до камина, не до лепнины, — все их внимание устремилось к столу. Пояркова, постучала ложкой по бокалу, требуя внимания, опустошила его «за свободу!», и, скомандовав Фриде: «Теперь рассказывай, как съездила», — принялась накладывать себе салат.

Фрида не успела выдержать интригующую паузу, как встряла Аллочка:

— Ой, жалко, конечно, что нас здесь не было, утром только прилетели. Но в Риге тоже такой накал, такая решимость была! И люди всё умные, интересные. Вот! — подняла она пачку газет, — это «Хроники», а это, — Аллочка потрясла буклетами, — нам специально подарили. — И бросила Фриде значительный взгляд: вступай же!

— Да, дорогие мои! Битва за свободу идет по всем фронтам. И у нас, и в Прибалтике есть те, кто готов сражаться за эту свободу. Но широты размаха тут мало, тут понять надо, с какой косностью, с каким мещанством нам предстоит бороться. Для нас, собравшихся здесь, очевидно, что свобода — это счастливое, вдохновенное состояние человека. Но уже выросли поколения, у которых несвобода в генах, как у рабов записана. Дайте им счастье, дайте волю, — они откажутся или вообще не поймут, о чем речь.

— Вот, вот! Извините, Ридочка, что перебиваю, — не утерпел Иванов, — но согласитесь, не случайно, большинство из нас еще помнит «оттепель», ощущение окрыленности, ожидания чуда. И именно они сегодня самая многочисленная сила!

— Помню, помню! — обрадовалась Томилина. — Ох мы молодые были! Давали жару! И ведь на все сил хватало! Летом начальство в отпуск, так мы с утра гулять начинали. Не замечали, как день проходит, потом у знакомых догуливали, на танцы шли. А уж в 1957-ом как фестивалили! По интуристам, кабакам, по райкомам с обкомами!

— И куда что подевалось? — криво усмехнулся Вадим.

— Да никуда! С улиц, может, что и ушло. А в комитетах осталось! — уверенно тряхнула головой Томилина.

— Ну не знаю, я ни в комсомоле, ни в партии, не был, — протянул подначивая Вадим.

— И я! — обрадовалась Фрида.

— У журналистов с актерами другие каналы были! — вскинулся Максимкин. — Но поверьте, были. Даже если вы о них не знаете.

— А я хоть и был в комсомоле, но когда весь обман понял, изнутри бороться начал! — Иванов явно ожидал негласного одобрения своему изысканному ходу мысли, и в первую очередь, от Вернера.

— Да какая разница, что там было! Миг свободы из прошлого и то делите, — ответил Адам Егорыч на ожидание собеседника. — А свобода неделима. Она либо есть, либо нет.

— Вот-вот! — вернулась к своему воодушевлению Фрида. — И это мы, глотнувшие однажды воздух свободы! А уже набрались мещанства, уже пристрастились к бытовщине. Что ж говорить о тех, кто этого воздуха и вовсе не знал. Пора! Пора научиться смотреть только в будущее! Пора очистить наши сердца и души от фантомов прошлого! От всяких там сказочек и легенд. В зубах навязли!

— Присоединяюсь! — поднялся Калемчий, чуть приподнимая бокал.

— Трудная, трудная работа нам предстоит, — кряхтя поднялась Римма и сообщила как бы вторым рядом, — Я тут вчера новый отрывок закончила. Потом вам почитаю.

— Но пока нас вдохновляют такие умные и прекрасные дамы, нас никто не собьет с пути! — сгалантничал Иванов.

Вслед за ними поднимался каждый из присутствующих и произнеся краткий тост, застывал в бокалом в руке.

Последним поднялся Вернер:

— Я понимаю, что тост кратким должен быть. Но займу немного времени. Совсем немного. Вот вы все про комсомол, про «оттепель», про свободу… Был у меня друг, поэт Чащин. Только музы своей слушался, простите за высокопарность. Писал что хотел и как хотел. Работал, конечно, где-то, то ли уборщиком, то ли подсобником, чтобы за тунеядство не посадили. Но все-таки посадили. За стихи. В лагере мы с ним познакомились. Вот, кто по-настоящему свободен был. Внутренне, понимаете? Он ведь и в лагере писал, мы прямо видели, как на него находит… Хотите вдохновением называйте, хотите озарением… Вот за такую свободу и выпить не грех! — наконец, разрешил всеобщее ожидание Адам Егорыч.

— … и закусить! — продолжила Римма, довольная возможностью вернуться к яствам.

Официальная часть, очевидно, была позади, и после недолгой застольной паузы, посвященной насыщению желудков, гости расслабились, завертели головами, рассматривая камин, лепку, высокие дубовые двери. Калемчий с Томилиной, с разрешения хозяйки, устроились у приоткрытого окна покурить (однако Фриды проследила, чтобы шторы по-прежнему хорошенько скрывали запустенье террасы от глаз гостей). Римма, вытащила на свет заляпанные жиром листы формата А4… Вернер ушел в изучение какой-то из «Хроник». Иванов принялся объяснять Аллочке, что для успеха таких вот встреч не стоит впадать в конкретику, как Вернер, которому единственному, это простительно в силу его положения; на самом деле, чем отвлеченнее разговоры тем лучше, — тогда каждый сможет дополнить их для себя примерами из собственной жизни. А если этого правила не придерживаться, то личные воспоминания могут столь различными оказаться, что никакого единения не получится. Вот почему всегда разумнее общим ограничиваться. Аллочка слушала, кивая в ответ с ученическим послушанием.