Свои - [70]

Да, кто-то из сверстников Фриды, однажды узнав вкус свободы, успел его забыть и сломался, другим удавалось находить собственные отдушины: получать образование за образованием, ходить в походы, кто-то ударялся в неведомые учения. Но были и те, что сохраняли верность свободе изначальной, первообразной. Только теперь это были не прежние романтики-идеалисты, объединенные ностальгией по «оттепели», — это были люди, сердитые глухим, смутным недовольством, сердитые по разным причинам, но единые в самой сердитости, в чувстве недовольства советской страной.

Собирались ли они на маленьких прокуренных кухнях или в тесных полуподвальных кафе, под примитивное бряцанье гитарки или под разговоры, о том, что Бетховен несомненно уступает Малеру как любой представитель широкого искусства представителю искусства элитарного, — заодно вспоминали и о высланных и сбежавших, припоминали расстрел в Новочеркасске, мечтали о переменах и свободах, жаловались на преступное равнодушие «системы» к человеку, на ее нежелание учитывать индивидуальность, на неуважение к личности человека, к его свободе, жаждали справедливости, — жаждали законов и правил, написанных для людей и во имя людей, и в первую очередь, для людей ярких, талантливых, неординарных, словом, для таких, как сами собравшиеся.

* * *

В одной из таких компаний Фрида познакомилась с Аллочкой. Вот кто легко проникался чужими бедами. Будучи человеком мягким, добросердечным и несколько даже безвольным, она мечтала стать самодостаточной, уверенной в себе, но никто не хотел ей объяснить, откуда все это взять, и в надежде понять что-нибудь интуитивно, Аллочка тянулась к тем, кто выглядел умней, сильней и удачливей ее. И хотя таковыми казались ей все окружающие, но Фрида!

Фрида была человеком особого масштаба, особой широты. На протяжении всей жизни она удерживала в душе, в памяти, в воображении самые разновременные, разноприродные, разнонаправленные впечатления, называя это артистической памятью. Первые восторги и открытия, первые обиды и огорчения, предательства и разочарования — все было ей одинаково дорого. Такая внутренняя работа требовала огромных душевных затрат, потому лишних встреч, разговоров, переживаний Фрида старалась не допускать; душу свою открывала лишь тем, кто понимал ее чувства. И если такое случалось, — казалось, нет на свете человека более незащищенного от чужого коварства, чужой подлости, чем Фрида. Чье бы сердце не расплавилось в ответ на ее доверительные, яркие рассказы, даже если они были чуть-чуть приукрашены, тем более что они были приукрашены. Ведь каким бы ни был текст, сам вид прекрасной женщины всегда вдохновляет, а если к тому же сама красавица вдохновлена, — никакой мрак не страшен.

А Фрида была воодушевлена необыкновенно. Советское прошлое ошарашенно пятилось назад, освобождая место переменам. КОСовцы[94] спорили с Исполкомовцами[95], демократы — с коммунистами, обнаруживая в своих рядах личностей незаурядных, талантливых, причем одаренных по-разному. Были теоретики, как умница-Пояркова; ученые, умевшие сохранить заряд романтизма, как Иванов; были и такие как неуклюже сентиментальный Максимким — большой почитатель романов Руссо и разоблачительных статей. Словом, люди все были особенные, причем большинству из них посчастливилось хоть раз, хоть ненадолго, заглянуть за пределы советской матрицы. Вот, что примечательно!

И так как именно такая осведомленность стала отправной точкой в деле духовного перерождения советского человека, то не удивительно, что с первых же шагов маленькая, гордая Рига, витрина советского социализма, трепетно влюбленная в европейскую цивилизацию, вырвалась далеко вперед. И в понимании свобод, и в деле освобождения от прошлого.

И не одна Фрида замечала это. Участниками ЛНФ[96] был создан «Комитет поддержки Балтии», требовавшей для Эстонии, Латвии и Литвы независимости от СССР. Несколько человек не отходили от телефонов, ежедневно, ежечасно отслеживая ситуацию в Прибалтике. Из них только Фрида, единственная, знала латышский в совершенстве, а потому оказалась одной из самых убежденных и активных сподвижниц Латвии в этой борьбе.

Другой активной сподвижницей была Ольга Томилина. Хотя ее сочувствие вызывалось причинами куда более практическими. Однажды в одночасье потеряв работу партийного куратора при научных разработках, Ольга не растерялась, ни кого ни в чем не винила, зато со всем своим комсомольским и партийным опытом (но без их идеологии) и с помощью зарубежных друзей организовала общественную организацию с офисом в центре Ленинграда, с банковским счетом, с должностью председателя (которую занимала сама Ольга) и неплохой председательской зарплатой. Однако встречаться tet-a-tet европейские друзья предпочитали (верней, настойчиво рекомендовали) в Латвии, на худой случай, — в Литве.

Фрида с Томилиной часто наведывались в Ригу, вместе привозили оттуда передовые идеи, буклеты, газеты «Хроники» и везли туда желающих причастится к европейской мысли, поддержать латышей морально, встретиться с зарубежными умами…

Возможно, именно благодаря Томилиной, Фрида и решилась окончательно расстаться с эстрадой, выдвинуться депутатом в Ленсовет, что и сделала, с легкостью пленив избирателей выразительностью слов и яркостью речей и взяв в помощницы безотказную Аллочку.