Свои - [20]

Но более всего заимку любил. А кто бы не полюбил?! Речка лесная плещется, мельница водяная урчит, сосны дремлют… Диких пчел там себе приглядел и как хороший бортник за ними ухаживал. Ох, и вкусен, душист был мед с той заимки! Но другое, особое счастье было здесь у Василия Николаевича, — помолиться вволю любил, в стороне от глаз человеческих. Для того и шалашик себе приспособил.

Было дело, и на заимке падучая прихватила, но Васенька и тут не испугался. Как от хмари душевной оправился, рассказывал:

— Потолкались мы тут с анчуткой[38]. Тесно ему со мной! Тесно, так убирайся!

— Так его, в шею! Поделом дураку! — смеялись бабы, детишки и даже бородатые степенные мужики, не слишком одобрявшие его «науки»: мужицкое ль это дело — цветики собирать.

* * *

А вот Зинаида Ивановна с Николаем Сергеевичем занятия сына уважали. И то правда, что среди их знакомых, тем более среди приятелей самого Василия Николаевича и в Архивной комиссии[39], и на Волжской биостанции[40] хватало тех, кто умел науку с хозяйством сочетать.

К тому же и сам Николай Сергеевич к мануфактурному делу с торговлей не сразу пристал. Пришлось, когда господин Широких, почетный гражданин и личный дворянин, после мучительного бракоразводного процесса, без капиталов остался (даже особняк продал). Вся надежда на мануфактуру! А что с нее толку? Дела расстроены, Широких-страший после семейных неурядиц совсем разболелся, Николай Сергеевич немногим лучше был: терялся, робел, хандрил. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не Зинаида Ивановна. Деловитостью и решимостью, с которыми она взялась порядок наводить, — и супруга воодушевила, и обоих Широких в волнениях их успокоила. Да и братья-Иванычы помогли. И скоро дело наладилось.

Рядом с мануфактурой хозяйство образовалось, новый дом встал. Крепкий, просторный, в два этажа. Крыша железная. Фасад о пяти окнах на улицу выходит. Слева от него (вверх по улице) — арка главного въезда во двор вровень и вплотную к дому примыкает, за аркой — лавка Широких расположилась. С улицы в лавку покупатели, чаще покупательницы заходят, к материям приглядываются, щупают, на свет смотрят, нюхают, договариваются… Со двора посерьезней дела творятся: заезжают-выезжают подводы, суетятся работники, покрикивают приказчики с извозчиками.

За лавкой склады один за другим до самой противоположной стены выстроились. Широких же не только своим, — привозным тоже торговали.

В глубине двора, параллельно дому Широких и впритык к противоположной стене двухэтажное краснокирпичное здание — та самая мануфактура. Перед ней, огороженные заборами, — котлы с кипящей краской, рамы, тканями обтянутые, железные решетки в железных же оправах… За мануфактурой, в самом дальнем от лавки углу — сушильня, от остального двора сиренями огорожена, навесом от непогод и ненастей укрыта.

Правый торец дома Широких в заулок обращен. Вдоль него, впритирку к хозяйскому дому — одноэтажная, тоже о пяти окнах, людская вытянулась. Дальше — еще один въезд, его и домашним, и черным, и как только не называют. Тут уж по домашним нуждам ездят. За ним, в углу, — тележня. От нее и до сушильни выстроились в ряд разные службы и сарайки.

И все-то движется, трудится, старается… Тут и хандрить некогда, и хозяином быть приятно.

А как похорошел Широких-старших! Найдя прибежище у сына с невесткой, он вернулся к увлечениям юности, встречался с литераторами, историками, этнографами. С Васенькой у них и общие темы, и общие знакомые обнаружились! А после того, как в сельском экономическом журнале была напечатана «ученая» статья его внука, чуть не наизусть ее выучил и цитировал к месту и не к месту, как некую премудрость: «Культуры растительные безъязыкими и безмысленными сотворены суть, оттого существа своего разъяснить не могут. Понять его — дело ученого. Определить в культуре лучшие начатки и укрепить их — дело помолога».

А еще мечталось деду, чтобы жена внуку добрая досталась и нравом попроще, и чтобы правнуков на руках покачать. Но сам Васенька девушек сторонился, холостяцкую судьбу себе полагал, и, как оказалось, напрасно.

* * *

Кежедай Тингаев, из Азорских помещиков, как дочь Виринея народилась, закумиться с Можаевыми возмечтал. А те с ответом не спешили. Но уж когда Виринеюшка в самый возраст входить начала, указал ей самой за Васеньку взяться. Пусть нездоров, зато и ерепениться меньше будет. Что не хват, — на что ему, когда мать — из Можаевых, отец — фабрикант саратовский и богатчеств за ним видимо-невидимо.

Виринея же личиком прехорошенькой была: глазки серые, щечки — кровь с молоком, волосы цвета спелой пшеницы, с Василием Николаевичем держалась просто и ласково. Но самое удивительное, — хвори его как будто не боялась. Это-то более всего и восхищало Василия Николаевича, наполняя сердце его чем-то неведомым, трепетным и сладостным. И скоро молодые заговорили о свадьбе.

Зинаида Ивановна с Николаем Сергеевичем хоть и предпочитали держаться с Кежедаем на уважительном расстоянии, да ведь одно дело — сосед, другое — дочь его. А главное, что сам Васенька был счастлив безмерно, и свадьба получилась если не самая пышная, то уж точно затяжная. По началу Белая с Герасимовкой да Азорка гуляли, потом из других городов родня с поздравлениями потянулась.