Свои - [18]

Чтобы стряхнуть гнетущее оцепенение, Зиночка выскользнула прочь, — в тот бренный, неидеальный мир, который освежал речной прохладой; забавлял видом маленького раввина с мерцающим взглядом и сонной походкой; увлекал скольжением верблюжьего каравана, диковинным ожерельем обвивавшим Соколову гору; требовал внимания долгим, сердитым пароходным гудком и развлекал цокающим щебетом веселых калмыков. Радуясь побегу, она не заметила, как оказалась у самой воды, где ее нагнала Любинька, уверявшая, что собрание было неудачным, что не все приглашенные пришли, а пришло, наоборот, много незваных, и утешилась, лишь заручившись обещанием Зинаиды Ивановны еще хотя бы раз прийти к Варе на собрание.

Но и в следующий раз все повторилось, однако уйти незаметно для хозяйки Зинаиде Ивановне не удалось. Она уже застегивала тальму, когда в прихожей появилась Варя, решительно преградив гостье путь к двери:

— Почему вы уходите? Я бы послушала про вашу школу. Мне Люба рассказывала. Про народ, про образование что думаете?.. Я ведь всем открыта, мне просвещение всего дороже.

— Просвещение… народ… Я детишек простому учу. «Глаголь-добро», «покой-мыслите», «слово-твердо», — Зиночка произносила слова негромко, но уверенно и спокойно, не подпадая под Варины эмоции, не заражаясь, не раздражаясь и даже не споря с ними. — Чтобы родителей слушались, обид не чинили, землю берегли. Сама так воспитана. Нового от себя не прибавлю. Вам бы с нашими дамами побеседовать, из пансиона, где я училась. У них опыта больше, и сами они умные, добрые. Да и с мамами учениц, хоть пансионных, хоть наших, деревенских, тоже поучительно бывает поговорить.

— Пусть и они приходят, — заблестели Варины глаза. — Я им тоже свои мысли объясню.

— Ну что вы! У них минутки свободной не бывает, — школа, службы церковные… Лучше бы вам самой на занятиях посидеть, заодно с ученицами поговорить. Тем более, если народом интересуетесь.

— Значит, плохо вы меня поняли, раз в старой школе новых знаний ищете. Или понять не хотите? Я-то Любиньке как поверила! а вы даже дружить со мной отказываетесь! — Зиночка промолчала, не находя что сказать. — Злая вы… Злая и глупая! — вдруг обиженно притопнула Варя ножкой, ожидая ответа от Зины.

К счастью, в этот момент в прихожую вышла Любинька:

— А мы заждались!

— Иду-иду! — живо откликнулась Варя, и стремительно направилась в комнату.

Любинька, провожая Зину, пыталась по интонациям, по выражению лица подруги угадать, что за разговор произошел между девушками, но так и не узнав, закрыла за гостьей дверь, и тоже поспешила к гостям, откуда уже доносился шум восхищения.

Больше Зинаида Ивановна на подобные встречи не соглашалась, и даже когда ей пообещали выступление «светила прогрессивной мысли», — предложение отклонила.

А сестры вскоре покинули Саратов. Впрочем, на этом дружба Зинаиды Ивановны с Любинькой не закончилась. Мало того, со временем удивительным образом переросла в родственную связь. Но об этом позже.

* * *

Здесь же, в Саратове, Зинаида Ивановна познакомилась с Николенькой, Николаем Сергеевичем Широких.

Семейство Широких было не столь многочисленно, сколь можаевское, зато богаче и известней. Отец Николая Сергеевича, почетный гражданин Саратова и личный дворянин, состоял в знакомстве со многими знатными семействами и даже из столичных. Матушка, также происходя из купечества, мечтала о дворянстве для сына[32], потому отправила его за образованием в Германию, — юноше, окончившему университет в Европе, и титул отыскать легче будет. Однако сам Николай Сергеевич, и до и после Гейдельбергского университета, к сословным вопросам относился безразлично, и с тех пор, как вернулся в Россию, своими утехами забавлялся: знакомства с краеведами и писателями водил, народные сказания собирал и на вопрос к чему ему это, — ничего вразумительного ответить не мог. Не знал он, как объяснить, что никакая Европа, никакое обилие науки и искусства, удобства и роскоши не заменят ему Саратова, вечно мятущейся матушки, отца, любившего насупить брови, чтоб никто не разглядел его добрых глаз, нянечку-калмычку, с ее веселыми сказками, собранного строгого учителя-немца. И никакая диковинная речка, со скамеечками по берегам, с хитро обустроенными островками и бухточками для катающихся на лодках, не станет милее широкой, своенравной Волги. Он всегда смутно понимал это, но после возвращения из Германии, его привязанность к родной земле обострилась настолько, что иногда доходила до почти благоговейного трепета, превращая самого Николая Сергеевича в отрешенного, обессиленного созерцателя.

Возможно, в решительности, с какой жила Зинаида Ивановна, в ее кипучей энергии, Николай Сергеевич встретил как раз ту здоровую, природную силу, которой ему так не хватало, чтоб перейти от эфирных мечтаний к будничной жизни. С неожиданным удовольствием слушал он о том, как перестраивается деревенская школа, как приходится объясняться с чиновниками и родителями, о школьном огороде, затеянном ради дополнительного питания детишек…

Господам Широких увлечение сына было не по душе. По их мнению, вернее, по мнению госпожи Широких, Зинаида Ивановна была особой хоть и яркой, и не бедной, но в невестки никак не годилась. Пусть Можаевы купцами были достаточными и нрава степенного; ладно, что из крестьян, в Саратове что ни купец — все мужичьего племени; но кем была сама Зинаида Ивановна? Про мать ее, Аксинью Можаеву, госпожа Широких даже говорить считала зазорным. (И откуда что знала?)