Свои и чужие - [103]

— Я расскажу, а ты пораздумай на досуге, что к Чему. Сказки всегда человеку ума прибавляли. Может, и эта пользу принесёт. Жил да был в лесу самоотверженный заяц. И вот однажды он перед волком провинился. Ну, в чем провинился, этого никто не ведает. Может, в том, что в одном лесу вместе с волком оказался. А может, вправду замыслил недоброе. Одним словом, попался косой на глаза серому волку. Как на грех, пришлось ему бежать мимо волчьего логова. «Постой-ка!» — кричит ему волк. А заяц не только не выполняет приказа, а ещё больше ходу наддаёт. Разозлился волк, бросился вдогонку. Догнал. Говорит: «За то, что по первому слову не остановился, вот тебе моё решение: съем я тебя, ну а поскольку сейчас я сыт, и волчиха моя наелась до отвала, и запасы у нас немалые, то сиди ты, косой, у этой кочки, жди очереди. Ежели проявишь при этом похвальное смирение, может, я тебя и помилую». Сидит заяц у кочки, не пошевельнётся. Глянет в сторону волчьего логова, а там хозяин ходит. Или того хуже — выйдут волк с волчицей из логова и ну прогуливаться мимо кочки, где вот уже который день сиднем сидит заяц, поглядят на него и о чем-то начнут шептаться; волчица от волчьих слов даже облизывается, а у зайца сердце тем часом — тах-тах-тах-тах… Зато по ночам легче косому. Снится ему, что волк не только простил его, а и чином наградил, и пока заяц выполняет разные поручения, волк к его зайчихе наведывается, конфетки носит. Ну, правда, это всего только сон. Но однажды будит косого бывший его сосед. Говорит: «Что ты все сидишь, не знаешь даже, что вокруг делается? Мотай-ка отсюда!» Самоотверженному зайцу, известно, хочется на волю, но как поглядит в сторону волчьего логова, снова шевельнуться не может, страх обуял. «Не могу, — говорит соседу, — волк рассердится». — «Ну, как знаешь, — удивляется гость, — а я убегу». А наш заяц как начал его упрашивать: «Останься и ты тут, у кочки, а то волк поинтересуется, кто прибегал да чего хотел, может в заговоре нас обвинить…»

— И что, второй заяц сел у кочки? — смеясь, спросил у Афонченко командир отряда.

— А что ему оставалось делать, как не посочувствовать соседу?

— Правда, интересна твоя сказочка. Но чем же все это кончилось?

— Обыкновенно. Появляется перед косоглазыми на другой день волк и говорит: «Вижу, вам можно доверять. Поэтому сидите тихо до поры до времени, а потом я вас — ха-ха-ха, может, и помилую».

— Ну и что?

— А то, что мне последнее время так и кажется: логово волчье в Бабиновичах, а мы тут, в этих Цыкунах, как зайцы. Только наблюдаем за волком через окуляр артиллерийской буссоли да хвосты поджимаем. И волки сыты, и зайцы целы. А тем временем обстановка все больше и больше усложняется. Теперь семьи вот… И полицейские угрозы…

— Ничего, как-нибудь выпутаемся и из этой беды, Да— > пила. Разрубим и этот узел.

— Очень много чего-то у нас узлов, и все надо либо развязывать, либо разрубать. Сплошные узлы.

— На то и борьба.

— Ну, до борьбы нам ещё далеко… Словом, до настоящей борьбы у нас, кажется, дело пока не дошло. А вот помех разных, которые затрудняют борьбу, мешают ей, уже хватает. И ещё неизвестно, сумеем ли мы привести все в нужное равновесие. Иной раз я готов поверить, что Шашкин был прав, когда…

— Ну-ну, договаривай.

— Я говорю, что Шашкин, может, правильно сделал, что не остался в районе.

— Значит, ты тоже последовал бы его примеру, если бы тогда был в отряде?

Афонченко на это ничего не ответил. Он только снова тронулся с места, стал ходить вокруг костра, но теперь без прежней лихорадочности, спокойно и медленно, словно минуту назад скинул с себя великую тяжесть. Тогда Нарчук усмехнулся, покачал головой.

— Мне думалось, — сказал он через некоторое время, — что с этим у нас давно покончено. А выходит, что нет. Так вот, ни Шашкин, который когда-то увёл за собой часть отряда за линию фронта, ни ты теперь, когда стараешься оправдать его, не правы. И чем скорей ты это поймёшь, тем лучше будет для дела.

— Про меня ты это… напрасно.

— Да не напрасно. Я помню, с чего начиналось, когда распался наш отряд. Как раз вот с таких разговорчиков. Мол, и материальной базы нет, и условий для борьбы тоже. Но ведь мы были оставлены в тылу у врага, чтобы создать одновременно и эти условия, и эту материальную базу. Это во-первых. А во-вторых, само наше присутствие здесь, среди советских людей, которые попали во вражескую оккупацию, а кроме того и среди немцев, уже является одним из активных видов борьбы.

— Не надо выдавать шило за швайку, командир. Всем бы нам хотелось…

— Никто ничего не выдаёт и не собирается выдавать, Данила. Просто надо все правильно оценивать. И глубже видеть. Тогда не будут возникать всяческие проблемы, которых… Словом, мне не хочется возвращаться к тому, что давно уже обговорено и переговорено. Я уже доказал свою правоту, в итоге сегодня и ты, как видишь, при деле. Короче, я тебе не позволю заводить подобные разговоры. Ну, со мной — ещё куда ни шло, пусть. Как говорится, покалякали, пораскинули умом. Ведь я должен понять тебя. Мне положено понимать каждого — и правого, и виноватого. А при всех… Не допущу больше такой заразы в отряде, как тогда!