Своевольная принцесса и Пегий Принц - [27]

Вот так ответил Король Чарджер собравшимся в зале суда, когда Лорд Кёрл из Черноземелья обвинил во всеуслышание Лорда Элквина с Башенной Скалы. Это разбирательство не принесло удовлетворения ни одной из сторон, так как любое выступление заглушалось криками. С одной стороны зала Пестрый Двор бросал в Лорда Кёрла обвинительные речи и взгляды как убийце Уит-лошадей, с другой — Канни-двор выкрикивал, мол, зарежь хоть сотню лошадей, это не станет веской причиной для убийства ребенка. А с галерки кто-то, больше озлобленный, чем храбрый, прокричал, что герцоги глупцы, если ждут правосудия от сына Калсидийского зверомага. Король было пытался держать себя в руках, но после такого оскорбления сощурил глаза в гневе — и тут менестрели любят добавлять, что ноздри его трепетали, а голова откинулась назад, как у взбесившегося жеребца.

Но есть и такие, что поют точнее, как и Рэдбёрд: да, он очевидно был возмущен, но стиснул зубы и не дал сорваться необдуманным словам. Мерзкое оскорбление расточилось по залу, словно свертывающаяся кровь, и на мгновение установилась тишина. Но потом крики зазвучали с новой силой, в них ярче проступала злоба и ярость.

Невозможно было призвать всех к порядку, даже когда Король Чарджер велел страже следить за тем, чтобы каждый дворянин говорил по очереди. В конце концов он приказал всем покинуть зал и объявил, что через три дня суд соберется вновь ради торжества справедливости и здравомыслия. Да только Канни-двор роптал на то, что Лорода Элквина в темницу не заточили, а только отправили в свои гостевые покои да приставили стражников, и не ареста ради, но чтобы ограждать его персону от посягательств. Куда там, ведь король уже принял решение, и жизнь пегой лошади ему дороже жизни нежной дщери своей собственной страны!

Возможно, Лорд Канни честно пытался утихомирить кипучие воды, когда вечером собрался со своими ближайшими друзьями, среди которых был и Лорд Кёрл из Черноземелья, и возвысил свой голос над этим бурлением. Да только это вряд ли.

Злобный шепоток перерос в рев, которому поддали жару слухи о том, что пока Канни выпивает в кругу друзей, короля, между прочим, видели гуляющим в саду при луне, да не одного, а под ручку с Леди Уиффен из Бака.

Сплетня пронеслась по Оленьему Замку, словно лесной пожар. Лорд Канни предстал перед королем на следующее утро перед завтраком, волоча по лестнице свою жену за руку. Та была бледна, заплаканные глаза покраснели, волосы в беспорядке разметались по плечам. Прямо перед всеми Канни обвинил короля в попытке наставить ему рога, не прошло и недели со дня свадьбы. На глазах у всего двора они поссорились не как король и его лорд, а как кузены, равные друг другу, выпаливая гневные слова и припоминая застарелые обиды.

И все это время Лорд Канни крепко сжимал запястье жены, так что меж пальцев плоть ее вздулась, покраснела и уже начала чернеть. Когда король упрекнул его за это, Лорд Канни ответил, что ныне это его жена, и он будет делать с ней все, что пожелает. Прежде чем король, чье лицо стало бело-черным, смог что-то ответить, заговорила Леди Уиффен. До этого стоявшая смирно с побелевшим лицом, она вскинулась и впилась в мужнино лицо ногтями. Довольно и того, что ее позорят перед всеми, когда она ни в чем не виновата, кричала она, да только не станет она молчать, если ее называют вещью какой-нибудь и чьей-то собственностью. Как только муж выпустил ее руку и схватился за расцарапанное в кровь лицо, она вспрыгнула по ступеням наверх, за спину к королю, а тот закрыл ее руками и заявил, что отныне она под его защитой.

Прибыла наконец королевская стража. Медвежьим рыком Чарджер приказал им спустить Лорда Канни и его людей с лестницы. Они выполнили это, пролилась какая-то кровь, но без серьезных ранений. Коппер Сонгсмит стоял там, у нижних ступеней, рядом с дворянами Канни, а Рэдбёрд наверху, позади короля и Леди Уиффен, и оба они видели все и слышали каждое слово, и поэтому я могу поклясться, что пишу здесь чистую правду. Отступая перед обнаженными мечами, Лорд Канни поклялся отомстить за то, что разум его жены не иначе как затуманен магией Уита, что Король Чарджер околдовал ее. На что Король Чарджер проревел, мол, как может тот трепать языком о вещах, которых не понимает, если не понял, что за ужас и боль причинил трусливый его приспешник Лорд Кёрл из Черноземелья, убивший пегих лошадей и сам навлекший на себя другое несчастье.

Все присутствующие слышали это неосторожное обвинение, и многим подумалось — даже Рэдбёрду Правдопевцу — что словами этими король расписался в том, что находит смерть маленькой дочки Лорда Кёрла равноценной платой за смерть дюжины лошадей. Еще до наступления темноты каждое ухо в Шести Герцогствах ознакомилось с опрометчивым высказыванием короля. Рэдбёрд велел мне записать также и то, что король в раскаянии сказал ему позже: что слова те опередили разум, что никогда он не хотел вызвать скандал и намекать на чью-то вину. Может ли какой человек, важный или простой, сказать, что в гневе никогда не говорил напрасных слов? И все же как менестрель, преданный истине, Рэдбёрд просил меня записать, что король действительно произнес эти злые слова. К вечеру по всему Оленьему Замку и городу разнесло не только их, но заодно и гнусные сплетни о Леди Уиффен, которая якобы теперь не только под защитой короля, но и званная гостья в его спальне. И это при том, что со времени столкновения на лестнице Чарджер ни на минуту не оставался один, Рэдбёрд мог в этом поклясться.