Свободный Волк - [21]

— Ой, Мосик! — обрадовался он. — Смотри! Мое золотишко! Я узнаю мешочек! Вот, вот! Тут узелочек, я сам его на память завязал.

— Пусти! — Мосик засопел. — Это мой узелочек!

— А вот еще! Что это?! Мой плащ! О радость! Я спасен!

— Какой еще твой плащ?! Он достал дубинку и начал приближаться к Стайсу.

— Дружище! — воскликнул тот и бросился навстречу, радостно раскинув руки. Но споткнулся и врезался Мосику в брюхо головой. Мосик хрюкнул, сложился и уронил дубину себе прямо на ногу.

— Мама! — заорал он.

— Твоя мама?! Госпожа, я рад вас видеть! Стайс поклонился и врезался головой в невысокий лоб Мосика.

— Папа! — выдохнул тот. И тут же испугался:

— Нет, нет, мы с тобой одни! Я сиротка! Меня нашли в кустах!

— Сиротка?! Как мне жаль! Мы собратья по несчастью! Дай, обниму тебя, бедняжка! Давай поплачем вместе!

И Стайс с рыданием простер к нему свои ладони и воткнул два пальца Мосику в одну ноздрю.

Глава 5

— Туда? — Мосик поморщился. — Я бы не советовал. Да нет, я не имею ничего против матриархата, но сам к тамошним бабенкам добровольно в гости не пошел бы.

— А у них матриархат? — заинтересовался Стайс.

— А ты так хочешь угодить в гарем? Дело неплохое, если с умом устроиться. Но мне там лучше не появляться.

— Что-нибудь изъял полезное в хозяйстве?

Мосик застеснялся. То есть скосил глаза на кончик носа и страшно засопел.

— Ну-ну! — подбадривал его Стайс Чевинк. — Обещал жениться и бросил девушку?

— Нет. Не совсем. «Стайс!» — ахнул Вендрикс Юсс.

— Он бросил меня с детьми. — грозно проговорила некая могучая матрона, выезжая на тяжеловозе из-за широкого и кряжистого дуба. Она держала наперевес копье, которое своей солидностью напоминало кровельный брус.

— Ну вот, я же говорил! — расстроился Мосик. — Теперь меня вернут в семью! Ты бы видел моих деток!

— Ты нам не нужен! — презрительно проговорила еще одна великанша, выезжая также на жеребце, похожем больше на кровать, чем на лошадь. — Мама, я не желаю его видеть! Нам и без него хорошо! «Кто из них мама?» — поинтересовался Юсс.

— Сколько у тебя детей? — спросил Стайс, разглядывая всадниц. Мосик жалостливо заморгал глазами.

— Почтеннейшая госпожа, — обратился к богатырке Стайс, — умоляю вас простить сего несчастного. Он так сожалеет о своем поступке! Он полон раскаяния и надеется на вашу снисходительность! Да может ли при красоте такой быть столь жестоким сердце?! Можно ли представить себе, как много милосердия должна вмещать душа, живущая в таком могучем теле?!

— Молчи, мозгляк. — ответила мамаша.

— Мам, пусть еще поговорит. — попросила дочка.

— Говори, мозгляк.

Стайс поговорил еще. О высоких чувствах. О счастье даровать прощение. О философском смысле любви. О вечных ценностях. О виде звездного неба над головой и нравственном мире внутри человека.

— Вот примерно так обманщики мужчины и смущают бедных и доверчивых голубок! — сурово проговорила матрона. — Дай-ка я их проткну копьем!

— Нет! — вскричал несчастный сирота, соблазнитель невинных молодых особ, пресвинский казанова Мосик. — Это самосуд! Я требую закона! У меня еще есть право аппеляции! А мой невиновный спутник! Его за что вы собираетесь казнить?! Это произвол! Я протестую!

— Мама! Папка, хоть и сволочь, но все же прав! Давай все по закону!

— Только для тебя, Принципелла, — процедила сквозь зубы могучая матрона и легонько шевельнула копьем, указывая путь пленникам.

Спустя примерно полчаса обеим надоело тащиться шагом. Жена схватила Мосика за шкирку и перекинула через свое седло. А юная красотка Принципелла, которая еще не видела в своей невинной жизни от мужиков дурного и свято верила, как в справедливость, так и в любовь, подхватила с земли все двести двадцать фунтов живого веса Стайса Чевинка одной рукой и посадила впереди себя.

— Не бойся ничего, мой мальчик, — сказала она, возвышаясь над ним, — все будет хорошо.

«Ну что ж, — отметил глубокомысленно Вендрикс Юсс, — можешь сказать с уверенностью, что лошадь ты нашел.»

* * *

— Судите сами, великодушные синьоры! — верещал сорокой Мосик, вертясь в кругу судей, как пес, попавший на ристалище в разгар сражения. — Судите сами, что еще мне оставалось, лишенному в своей семье как уважения перед лицом моих детей, так и простого чувства мужского внутреннего достоинства! Что могло еще нас связывать как мужа и жену, помимо того святого чувства, что лишь и делает логично обоснованным союз, что именуете вы все семьею! Того единственного, что и является всем смыслом жизни любого существа мужского пола! Того, что вдохновляет божественную лиру и ее поэта на сладкозвучие строки и ее рифму! Что придает для смысла жизнь, что возвращает счастью сердце?! Что в крови волнует юность, что превращает душу пламени в простейший акт животной страсти?! Нет, блин, не секс!! Вы все ошиблись! Вот где ваше заблуждение ошибки! Я говорил вам о любви! Скажи мне честно, как мужу, как избраннику, как господину твоей души, Горгулья, ты меня любила хотя бы раз?!

— Заткнись, мозгляк!

— Вот видите! Вот все ее любовные слова! Вот все те колдовские речи, которыми она меня склоняла к верности, к сохранности семьи, к тому, что все вы называете пред нами, мужиками, домашним очагом! Вот чем обольщала меня моя супруга теми упоительными вечерами, в которых и луна, и звезды и все такое нам так нежно и призывно пели! И оцените, благородные матроны, какую стойкость, мужество и пылкость явил я, умудрясь в таких условиях родить девятерых детей!