Свободная страна - [9]

Юлино внимание переключилось на бабу Раю, за которой теперь требовался уход. Утром Юля растирала ее тремя разными мазями, клала в ноги двухлитровую пластиковую бутылку с горячей водой, приносила из кухоньки поднос, кормила. Баба Рая как будто напрочь забыла про внука, сделалась капризной и требовательной, каждую секунду дергала Юлю по мелочам.

– Я тебе давно сказала, что хочу пирожков! – сердито заявила баба Рая, когда Юля подала ей на завтрак творог со сметаной.

– Бабуль, каких еще пирожков? Ты знаешь, что я не пеку, – сдержанно ответила Юля, заправляя кровать.

– А когда я пекла, ты ела!

– Ты не мне пекла… Я ела за компанию. Да о чем ты вообще говоришь? Тебе жалко, что ли, было?

– Что ты на меня орешь! Не я сына угробила.

– А кто, я?

Юля схватила поднос с творогом и швырнула об стену. Сметана и варенье потекли по грязным бежевым обоям, наверху отклеившимся от стены и шелестевшим при открытой форточке.

Кроме Мишки и девчонок из салона, никто больше Юле не сочувствовал. Все словно выдохнули с облегчением, когда красивый белый домик с ухоженным садом достался чужим людям, когда Артемка исчез из школы, со двора, с глаз. В автобусе по дороге на работу, глядя, как смеются школьники, как мамы провожают детей на занятия и сами потом с улыбкой идут по своим делам, Юля не могла не думать о том, что все это мираж, на самом деле жизнь не продолжается.

Баба Рая стала бояться оставаться дома одна. Ей мерещилось, что соседи, которые заходят проведать, справиться о ее самочувствии, крадут из квартиры вещи.

– И посуду всю перетаскали, у меня чашечки были такие красивые кофейные, они и то умыкнули, и домашнюю мою одежду, трико, халатик унесли, накидали мне каких-то мужских пиджаков и галстуков. А вот этот вот шкаф, верхняя полка, она была вся заставлена дорогими хрустальными фужерами, рюмками, нет, она фужерами была, верхняя фужерами, а средняя была рюмками. Все было заставлено. Вот ты в гости к тете Любе сходишь, глянешь, вот почти так было заставлено. И сервант у нас пустой. Где хрусталь-то? А вон та была… Вон тот шкаф пустой, где фотография Артема, там вазы всякие стояли хрустальные, ну всякое, ну, вазы назовем, все было заставлено… Ничего нет почти. Ну так, единицы остались. То, что не нравилось, то не брали. У меня был немецкий сервиз. На шесть персон. Чайник – чайник вот остался на столе – а вот кувшин к ему был и к ему было шесть чашечек, я оберегала его, я только когда гости его – не хватало посуды – я ставила его, к нему относилась, как к ребенку. Ни одной чашки теперь, ни кувшина, ничего, ваза с сахаром вот стоит, и то я не уверена, от него она или нет. Так и осталась только ваза вот эта. Теперь… я покупала подруге двенадцать чашек синих. Тогда было с посудой тяжело, и у них не было, и себе двенадцать, ну я где-то перебила, где-то по дороге в посылках, у меня было девять, у меня было девять, и когда я хватилась все проверять, у меня их осталось две, вон чашки, они на кухне – две. У меня ни одного бокала нет, у меня ни одной чашки нет нормальной, ну чай попить, все это ушло. Даже бокал, с которым я ездила всегда в поезде, в больницу брала и знаю, что он был дома, – его тоже нет. Я хватилась идти в больницу – его нет. Они все, что… Это мы коснулись посуды. Я полезла смотреть… Я… У меня состояние такое было, что… И простыни были. Два комплекта новых… белья. Их нет. Они в коридоре в тумбочке лежали. Ну никогда… Всю жизнь у меня в коридоре тумбочка эта стояла, полная, набитая бельем. Она пустая, полупустая, эта тумбочка. Это уже потом вон туда поналожили. Вот здесь, вон там, где стоит трельяж, в углу, лежало у меня, было покрывало дорогое, тогда еще ни у кого не было, а вот мои приятельницы работали продавщицами. Я купила тогда всем друзьям и себе. У меня две кровати вместе стояли, оно было застелено. Оно шелковое, не как газ, а потолще, и внизу оборки, верх простёженный, ну середина, и на нем были – я подбирала под шторы – салатовые цветы. Очень красивое покрывало. Ну, оно уже хоть и много лет прошло, ему ничего не делалось. Его только видели, что оно было после последней кражи. Но его видели соседки, Светка и Наташка. Я, когда принесли мне на дом пенсию… Я положила в белую сумку всю свою пенсию, закрутила в это покрывало и положила в угол, вот за – дверка та не открывается – вот где стоит трельяж – туда в угол затолкала, чтоб можно было только достать, и еще там люстра, не знаю, целая она или нет, и я туда – за люстру. Тут примчалась Светка за деньгами – насчитала, что я аж 16 тысяч должна ей отдать. Где у тебя деньги? Я говорю – вон там покрывало лежит, знаешь, покрывало мое шелковое. И покрывало шелковое цветное присылали из Германии – Артему кровать заправлять – и его нет! И это покрывало, которое двуспальное, красивое и дорогое очень покрывало – она полезла, как она там рылась, не знаю… Его нет! Его нет! Его нет!

Баба Рая говорила без пауз, путала прошлое и настоящее, мешала реальность с выдумкой и срывалась на слезы. Плакала безутешно, стонала, кричала, всю душу из Юли вынимала.

Первая сиделка, которую Юля наняла, отказалась спустя два дня. Сказала, мол, многих старушек повидала, но с этой невозможно. Юля покрыла ее матом и через знакомую бабушкину медсестру нашла другую сиделку – Лиду, высоченную, здоровенную, грузную и рукастую. Лида кляла неудавшуюся жизнь и заботилась о бабушке пристойно. Юля успевала работать, успевала спать. Больше ей было ничего не нужно.