Свобода выбора - [26]

Нынче фамилия известная, частенько является Рюриков на телеэкране. Уж не потомок ли Сергея Терентьевича, не внук ли?

Сыночка Рюрикова Нелепин отдаленно, а все-таки знал, знал редактора журнала «Иностранная литература», удивлялся тайной логике: кому-кому, а этому человеку иностранщина была так или иначе свойственна.

Смерть была у Сергея Терентьевича своя собственная, а значит, и народная, кажется, ни один другой писатель подобной смерти не прошел: ни Толстой, ни Чехов, ни Горький — никто. Семенова убили мужики в родной деревне Андреевка.

В 1922 году.

Те самые мужики, которым он читал лекции по агрономии, для которых писал пьесы, которым не так уж редко одалживал деньжонок.

Он был в деревне избачом, а мужики, должно быть, поняли это по-своему: пособник и полномочный представитель советской власти.

И повода-то для такой логики как будто не было никакого: советская власть для начала Семенова посадила, подержала месяц-другой в тюрьме и только после этого назначила избачом, — но вот поди ж ты?!

Был достаточно громкий судебный процесс, шестерых мужиков расстреляли.

Примерно так же происходило в этом случае дело, как и с императором Николаем Вторым: император тоже ведь трудился на благо народа и людьми из народа был убит. Некоторые из его убийц и читать-писать-то не умели.

Вероятно, можно было сконструировать сюжет о двух убийствах, и могло бы получиться глубоко, исторически верно, сильно, поучительно. Можно было по-другому, но в том же духе: смерти трех великих писателей (Толстой, Чехов, Горький) и смерть четвертая — писателя невеликого… Можно.

Но Нелепин уже устал от смертей, так устал, будто сам уже пережил не одну.

>Сюжет № 3 Обращение пахана к мужикам

Неожиданно газетка одна попалась Нелепину, и еще более неожиданно прочел он в этой газетке публикацию без подписи: «Обращение… к мужикам».

Прочел — и ничего не понял. Очень удивился: как это можно было ничего не понять?

Второй раз прочел — и снова ничего.

Он подумал: ладно, прочту в третий раз. Уж очень нехорошо было не понимать вот так, наглухо, не понимать, будто автор был из другого мира, а не понимая автора, читатель отвергает этот мир, пусть искаженный и даже невероятный, но все равно существующий рядом и ничуть не менее реальный, чем мир твой собственный.

Ты его отрицаешь: «не может быть!», а он — вот он: «может быть и потому есть!».

В третий раз Нелепин публикацию читать все-таки не стал, зато решил сначала сделать вырезку из газеты, затем вклеить ее в свою тетрадь сюжетов, тем самым признав, что независимо от его понимания что-то совсем другое, чем ты сам, какое-то общество с собственными понятиями, с собственным языком так же, как и ты, передвигается по тем же улицам, ездит в метро, в троллейбусах, автобусах, трамваях и на собственных машинах, тоже болеет гриппом, критикует власти и рождает младенцев. Ну, почаще сидит в тюрьмах, так это, может быть, только потому, что в тюрьмах сидят далеко не все, кому там следует сидеть?

Начав коллекционирование сюжетов, Нелепин вовсе не имел в виду как можно более полное изучение действительности, посещение, скажем, тех же тюрем, психлечебниц, армейских подразделений и флотских экипажей, нет и нет, он ограничивался тем, что ему попадалось в руки само собой, своей памятью и своей же (а не чужой) фантазией, а также теми вполне реальными случаями, которые с ним случались. Эта публикация была именно таким случаем.

Случаем страшным? Странным? Так или иначе, а сюжет под № 3, может быть, и в очень странном подобии сюжета, в тетради Нелепина появился.

Москва, Кремль. 5 октября 1993 года

Уважаемые мужики!

3 и 4 октября на Большой Зоне учинился беспредел. Кодлы мокрушников и забирох проканали по нашим бродам. Они дирбанили конторы и хазы, чушили фраеров. В ихних грабарках оказалось много стволов, маслят, винторезов, кочерыжек, апельсинов, картошки. На Бродвее стало очень жарко. Фурманам грозили кранты.

То, что проканало в Москве в это черное воскресенье, не было бузой или волынкой. Это были печки-лавочки для большого шухера борзой брашки и отрицаловки. Головка — ссученные из бывшей Сонькиной сходки, Сучьего кутка и колотившего понты бывшего помогальника Главного Пахана.

Отрицалы — это Фронт НАЦИОНАЛЬНОГО спасения, «Трудовая Россия», коммуняки и фашисты «Русского Национального Единства». В этом беспределе скантовались коммуняки и фашисты, свастика с серпом и молотом.

На крыше этой бузы были и бывшие активисты Сонькиной Хазы, которые в натуре давно уже сачковали и гнали фуфло. Используя депутатскую мазу, они фаловали лохов за беспредел, за падло.

Короче, если бы ихняя взяла, то на Большой Зоне проканал бы коммуно-фашистский беспредел.

Сейчас развели базар, что Первая Пятерка лопухнулась. Мокрые дела той ночи заставили паханов ввести в хату регулярные армейские кодлы. Кто-то (непонятно кто???) принял тяжелое решение о штурме малины, где заседает Сучий Парламент (Сонькина сходка), малины, где собиралось самое борзое отрицалово с пиками, с пушками, с керогазами, малины, где готовилась война между честными ворами и суками.

В натуре из этого Козлятника давались наколки берданщикам, в нем же создавались оборзевшие банды и кодлы. Оттуда пошел понт: «На мэрию!», «На Останкино!», «На Кремль!».