Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета - [40]

Я был сильно разочарован, так как стремился поговорить с ним и спросить об отношении его страны к Тибету. Это была странная встреча.

Позднее я имел все же беседу с индийским послом по его просьбе, но она была почти такая же неудачная, как и моя встреча с Неру. Хотя у меня имелся переводчик, который прекрасно говорил по-английски, китайцы настояли, чтобы вместо него я взял с собой одного из их переводчиков. Это означало, что речь индийского посла должна была переводиться на китайский язык, а затем на тибетский. Вся встреча проходила крайне неловко. Из-за присутствия китайцев я не мог поднять некоторые вопросы, которые хотел обсудить. Лучший момент этого мероприятия подошел, когда слуга стал разливать нам чай и опрокинул большую вазу с экзотическими фруктами, стоившими, наверное, больших денег. При виде всех этих абрикосов, персиков, слив, раскатившихся по полу, мой весьма суровый китайский переводчик и его помощник (ни одно должностное лицо никогда не ходит в одиночку) встали и начали ползать по ковру, собирая их. Я делал все, чтобы не засмеяться.

С русским послом я провел время гораздо лучше, с ним я сидел рядом на банкете. В те дни Россия и Китай были верными друзьями, так что здесь не было опасности вмешательства. Посол выказал дружелюбие и интерес к моим впечатлениям о социализме. Когда я ответил, что вижу в нем большие возможности, он сказал, что я должен приехать посмотреть Советский Союз. Это была прекрасная мысль, и у меня сразу же возникло сильное желание совершить поездку в его страну — лучше в качестве рядового члена делегации. В таком случае я смог бы повсюду побывать с этой предполагаемой делегацией и, не имея никаких обязанностей, заниматься своими делами и просто знакомиться с окружающим. К сожалению, из этой идеи ничего не вышло. Только через двадцать с лишним лет я смог осуществить свои замыслы посетить СССР. И нет нужды говорить, что обстановка там очень отличалась от того, что я наивно воображал.

Китайские власти вообще неохотно разрешали мне встречаться с иностранцами. Я полагаю, что представлял для них некоторую помеху. Во время китайского вторжения в Тибет во всех странах мира росло осуждение коммунистов. Это было источником обеспокоенности китайских руководителей, и они делали все возможное, чтобы улучшить свой имидж и показать, что оккупация Тибета оправдана и исторически, и с точки зрения помощи великого народа более слабому. Но я не мог не замечать, как изменялось поведение наших хозяев, когда присутствовали иностранные гости. Обычно они выказывали уничижительное отношение к иностранцам, но в их присутствии становились кроткими и скромными.

Однако довольно много гостей Пекина выражали желание встретиться со мной, например, венгерская танцевальная группа, все члены которой хотели получить мой автограф — и которым я его дал. Кроме того, в китайскую столицу приехало несколько тысяч монголов, надеясь увидеть меня и Панчен Ламу. Это не понравилось китайским властям, возможно, потому что им было неприятно видеть вместе тибетцев и монголов, так как это напоминало о прошлом, когда дела обстояли совсем иначе. Не только тибетцы взимали дань с Китая в восьмом веке, но и Монголия фактически правила Китаем с 1279 по 1368 год н. э. после успешного похода Хубилай-хана, монгольского военачальника.

К тому времени относится интересный исторический факт. Хубилай-хан стал буддистом, и у него был тибетский гуру. Этот лама убедил монгольского вождя прекратить практику контролирования роста китайского населения, которая состояла в том, что тысячи китайцев бросали в море. Этим поступком тибетец спас множество жизней китайцев.

Зимой 1954 года, чтобы увидеть чудеса индустриального и материального прогресса, я отправился в длительную поездку по Китаю вместе со всеми сопровождающими лицами, включая мать и Тэнзин Чойгьела, моего самого младшего брата. Мне это очень нравилось, но многим моим тибетским сотрудникам было совершенно неинтересно все, что им предлагалось посмотреть, и они всегда вздыхали с облегчением, когда объявлялось, что в такой-то день "осмотра достопримечательностей" не будет. Больше всех в Китае не нравилось моей матери. Ее уныние еще усилилось, когда она простудилась и довольно серьезно заболела гриппом. К счастью, с нами находился мой личный врач, "толстый доктор" моего детства. Он был очень знающим человеком и большим другом моей матери. Он прописал ей лекарство, которое она сразу же приняла, но, к несчастью, неправильно поняла его указания и выпила за один раз две дневные порции. Это дало сильную реакцию, от чего ей действительно стало очень плохо. В течение нескольких дней она была крайне слаба, и я стал за нее бояться. Но через неделю мать начала поправляться и прожила потом еще больше двадцати пяти лет. Линг Ринпоче тоже тяжело заболел, но его выздоровление не было быстрым, и он восстановил силы уже только после ухода в изгнание.

Тэнзин Чойгьел, который на двенадцать лет младше меня, был постоянным источником восхищения и ужаса для всех, включая китайцев, которые очень любили его. Будучи крайне смышленым, он за какие-то месяцы выучился говорить на мандаринском наречии китайского языка, что было, с одной стороны, полезно, а с другой — совсем наоборот. Ему нравилось приводить взрослых в замешательство. Если когда-нибудь моя мать или кто-либо делал неодобрительное замечание относительно одного из наших гостей, мой братишка не задумываясь передавал ему все. Все мы должны были очень тщательно следить за тем, что говорили в его присутствии, хотя и в этом случае он всегда чувствовал, если кто-нибудь говорил намеками, избегая прямых определений. Но у него было такое обаяние, что только один человек мог быть строг с ним — это Триджанг Ринпоче, мой Младший наставник, и то, я думаю, главным образом потому, что Тензин Чойгьел любил прыгать по мебели, а Ринпоче беспокоился о том, как придется объяснять китайцам, почему она сломалась. Линг Ринпоче, наоборот, был азартным товарищем Тензина по играм. Сам я не очень много виделся со своим братом, хотя недавно он напомнил мне один случай, как я обнаружил, что он выловил всех карпов из декоративного пруда и аккуратно разложил их на траве. Он сказал, что я дал ему хорошую оплеуху.