Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости - [103]

Перераспределительная демократия (redistributive democracy) просто развалилась под давлением неограниченных глобальных денежных потоков. Политические партии, клявшиеся, что занимаются этими проблемами, например «новые лейбористы» в Великобритании, ограничились полумерами в пользу тех, кто оказался внизу иерархической лестницы. По всему миру политики устранились от выработки экономических рекомендаций. В эту сферу они вмешиваться боялись и брали реванш за невмешательство, сосредотачиваясь на «другом»: на тех сторонах жизни нации, на которые их юрисдикция еще распространялась. В частности, одной из областей деятельности, где активность правительств оказалась более чем заметной, стала безопасность.

С начала 8о–х годов политики и интеллектуалы на Востоке и Западе (не только те, чья позиция явно напоминала неолиберальное кредо Тэтчер и Рейгана, но и огромное множество других) утверждали, что глобализация и обогащение могут оказывать только положительное воздействие на политику. Как только национальные экономики приходили к определенному уровню дохода на душу населения, растущий средний класс должен был становиться менее безропотным, меньше бояться власти. Он должен был требовать правовых и политических полномочий, что в свою очередь должно было обеспечить основу для демократии. Это не сработало.

Вместо этого элиты были подкуплены — с небывалой легкостью. Они согласились на условия Пакта. Те, кто недавно приобрел состояние, были наиболее подвержены соблазнам Пакта и политическому компромиссу, сопряженному с его заключением. Наиболее консервативными оказались те, чьи родители или деды были бедны, те, кто только что обменял семейный мотоцикл на семейный автомобиль либо совсем недавно сменил квартиру на дом, те, кто боялся, что заработанное ими в любой момент может исчезнуть. Тем, у кого были деньги (но хотелось больше), и тем, у кого их было много (но им никогда не хватало), нужны были только личные свободы. Они возмущались сингапурским правительством, которое указывало им, с кем спать. Им не нравилось китайское руководство, которое по–прежнему ограничивало поездки за границу. Они боялись бесконтрольного использования силы Кремлем. Им было нужно эффективное государство, придерживающееся принципа верховенства права. Им нужно было знать, что их деловые контракты не будут выброшены в корзину, если кто‑либо, близкий к власти, их не одобрит. Их возмущало сознание того, что их деньги не в безопасности, что их дом могут отобрать просто потому, что так кому‑то захотелось. Им нужны были современная инфраструктура и низкие налоги (или, по возможности, отмена налогов во имя поощрения «предпринимательства»). В некоторых странах, например в Великобритании, обеспечена возможность легального уклонения от налогов, поощряемого снисходительными властями, в других же, таких, как Италия, отказ от уплаты налогов как бы нелегален, но власти это игнорируют. По большому счету, это одно и то же явление.

Другие свободы рассматривались как дополнительные и необязательные. В каждой стране люди выбирают, какие из свобод они хотят сохранить, а от каких желают избавиться. Когда речь заходила о национальной безопасности, обеспеченные классы твердо стояли на том, что государству следует принять на себя столько полномочий, сколько возможно, чтобы подавить любые силы, могущие угрожать их образу жизни. Таким образом, кто‑либо, считающийся экстремистом, иностранцем либо принадлежащий к меньшинству, то есть недостаточно респектабельный, должен испытать на себе всю тяжесть закона. Они не задумывались над тем, не усугубляют ли социальную напряженность установленные ими самими экономические правила.

Одним из последствий глобализации, унифицировавшей вкусы потребителей, стал нарастающий национальный и местный шовинизм. Отсутствие социальной солидарности породило новую атомарную форму свободы. Большинство замкнулось в своих привычках, мыслях и ежедневных занятиях. Им оставили свободу индивидуальных игроков, но ничто не поощряло их к выходу за пределы приватного. Таким образом, возникло промежуточное, незаполненное пространство, в котором харизматические лидеры и политики популистского толка могли гармонично сосуществовать с бездумной культурой, основанной на культе знаменитостей. Италия и Индия имеют в этом отношении много общего: каждая страна прилагает усилия, чтобы отвлечь внимание избирателей от разрушенных демократических институтов и обратить его в страх перед этническими меньшинствами.

Каков же в итоге современный авторитаризм, с которым так многие молчаливо согласились? Может быть, так: авторитаризм — это государственный контроль, который не распространяется на свободу обогащения? А определение современной демократии тогда таково: государственный контроль, который не распространяется на свободу обогащения, плюс средства защиты определенных гражданских свобод (для тех, кто придерживается общепринятых взглядов). При этом разница между странами, которые ориентировочно относятся к авторитарному лагерю и описаны в первой части этой книги, и теми, которые гордятся своими «демократическими» ценностями, может быть небольшой. Я не пытаюсь уравнять их, а хочу только указать на общие черты. Даже в Великобритании и Франции, где слежка на подъеме, большинство людей продолжает пользоваться немалыми свободами в повседневной жизни. В США при всей самоцензуре, расцветшей в первые годы правления Буша, при всех ограничениях, наложенных на политические дебаты, критически настроенные СМИ явно не сталкиваются ни с чем похожим на репрессии против их коллег в Сингапуре, России и Китае.