sВОбоДА - [9]

Следующим словом, над этимологией которого задумался изгнанный со службы Вергильев, оказалось слово «верность». Оно извилистым ручейком вытекало из широкого, как река, слова «вера». Здесь допускалось расширительное толкование. Каждый человек самостоятельно отмерял себе уровень веры и — еще более самостоятельно — верности.

Вергильев (теоретически) мог пойти к врагам шефа. Их было немало. В российской политике после самоликвидации коммунистов велась исключительно внутривидовая — невидимая, но беспощадная борьба. Не за идеи (их не было, а какие были, о тех нельзя было говорить вслух), а за власть. Потому что власть в отличие от идей давала все и сразу. У Вергильева было, что предложить «однокоренным» врагам шефа, но он с порога отверг этот вариант. Предателей не просто не любят, их используют, превращают в инструмент, допустим, топор или лопату, выполняют с их помощью грязную работу, а потом оставляют в этой самой грязи, как некие предупредительные знаки. Их судьба печальна, как жизнь в сгоревшем лесу посреди болота без… топора и лопаты.

Оставаться верным после того, как тебя предали — это честность или глупость? — подумал Вергильев. Он не стал себя убеждать, что это — нечто среднее между честностью и глупостью, а именно — порядочность. Человек — сложная скотина. Он охотно расширяет рамки допустимых прегрешений для себя, но сурово сужает — для других. Не видит противоречия в том, что ожидает от окружающих благородных поступков, которых сам бы никогда не совершил.

Вергильев давно избавился от иллюзий, а вот, поди ж ты, вдруг заметил, что по щеке ползет слеза. Та самая, которая (теоретически) должна была ползти по щеке шефа. Тот, кстати, относился к слезам серьезно. «Что такое слеза? — объяснил однажды шеф Вергильеву после того как тот с большим трудом выпроводил из его кабинета рыдающую офицерскую жену, выселенную с мужем и детьми из служебной квартиры. — Во-первых, обида на несправедливость. Во-вторых, подтверждение истинности обиды, вроде как гербовая бумага, где изложено прошение. Хотя, конечно, — задумчиво добавил шеф, — встречаются фальшивомонетчики, умело подделывающие гербовую бумагу». «Особенно среди женщин», — добавил Вергильев. «Я верю женщинам всегда, — ответил шеф, — даже когда они врут. Если женщина пришла ко мне и просит денег, я достаю кошелек и отдаю ей всю имеющуюся наличность. Это не решение проблемы, но вполне приемлемо в качестве утешения». Потому-то ты и не держишь в кошельке больше тысячи евро сотенными, подумал тогда Вергильев, но вслух, естественно, этого не сказал.

Он смахнул слезу, глубоко вздохнул и ощутил пустоту в той части души, где предположительно находилась верность. Как будто верность была птицей, и вот она улетела, стремительно накакав на гербовую бумагу, а душу наполнил злой ветер.

Философ Василий Розанов называл мысли опавшими листьями. Провожая взглядом уносимую злым ветром птицу-верность, Вергильев подумал, что его мысли можно назвать упавшими перьями. Сколько людей вокруг шефа, подумал он, и каждый претендует на доверительные отношения с ним. Да будь он трижды сверхчеловеком, не сможет он с каждым, кто работает на него, ищет его общества, заглядывает в глаза, стремясь услужить, быть хорошим и справедливым. Люди для него — фигуры на шахматной доске. Может ли считать себя преданной пешка, которой он жертвует ради выигрыша партии?

Уж кто-кто, а Вергильев знал, на скольких досках одновременно играет шеф, и какая рать шахматных фигур орудует на этих досках. Причем, далеко не всегда и отнюдь не все фигуры были послушны воле шефа. Практически каждая из них играла на собственный интерес на видимой ей части поля. Только вот, вздохнул Вергильев, пожертвованные, разменянные, проигранные фигуры никогда не возвращаются на доску. В лучшем случае переквалифицируются в… шашки. Там все проще. Проскочил в дамки — живешь. Нет — отдыхай!

Раздался стук в дверь. В кабинет заглянул начальник транспортного отдела.

— Антонин Сергеевич, машина у подъезда, — почтительно проинформировал он от двери. — До конца дня в полном вашем распоряжении. И еще просили передать, что вас уже рассчитали, денежки перевели на карточку.

Это уже становилось забавным. С таким почетом Вергильева еще не увольняли ни с одного места работы. А если я потребую самолет? — подумал он. Вызовут охрану и выведут под белы руки, — не стал себя обманывать, выключил компьютер и вышел в коридор.

Спускаясь по лестнице, он встретил человека, который показался ему знакомым. Человек был в недешевом летнем костюме, высок, спортивен, коротко стрижен и относительно молод. Он мог быть олигархом, министром, депутатом, а мог — прокурорским или милицейским офицером, политтехнологом, продюсером из шоу-бизнеса или бандитом. В новой России грани между перечисленными социальными категориями были стерты, а власть была лампой, на свет которой летели самые разные насекомые. И далеко не все из них падали с обожженными крыльями. Многие прилетали на легких прозрачных и пустых, как воздух, а улетали, едва шевеля тяжелыми от золотого напыления крыльями, подвесив к брюху бриллиантовые бомбы.