Свинпет - [7]

Хозяин дома спиной вперед подошел ближе, полуобернулся:

— Деньги, деньги, всем нужны деньги. Деньги не любит только тот, кто их не любит. Но разве есть тот, кто откажется от денег? Никогда не считайте деньги, потому что деньги любят счет. Чужие деньги никогда не бывают чужими, если их положить в свои карманы.

Раппопет замешкался, его в данный момент совсем не интересовали деньги, эти слова сбили с толку. Потоптался, продолжая глядеть поверх калитки на профиль местного жителя:

— Деньги? Ты на что намекаешь, дядя? Говори открытым текстом, нечего туда-сюда юлить. Поживиться захотелось? Губа не дура. Только номер не пройдет. Я тебе не Лох Дурилыч, чтобы на твои уловки клюнуть. От меня денег не дождешься, ты не продавец, а я не покупатель. Не собираюсь перекладывать свои деньги в твой карман. Не надейся, дядя. Охолонись тютельку. Нос-то повороти. Так и будешь перетаптываться ко мне задом? Или все-таки отпустишь человека с привязи?

— Ах, как верно, как верно все подмечено, все загадочно и непредсказуемо, никогда не знаешь, в какой миг появится первая дождинка, — через плечо с запалом выдохнул горожанин. — Дождь может начаться в любую минуту. Но дождь не нужен, от него одни беды, справедливо сказано: дождь вреден, как собаки.

— Кем сказано, дядя? Плюнь ему в глаза, потому что без дождя все засохнет. — Мысль Раппопета вдруг ушла в ретроспективу, в стародавние времена, когда ведуны и колдуньи с мольбой просили о дожде и урожае, принося человеческие жертвы каменным истуканам. Жертвы извивались в страхе, понимая, что не смогут остановить течение судьбы, как не сумеют изменить русло реки, что их конец неминуем и безудержен. Между тем, после жертвоприношения дождь проливался на землю живительными потоками, заставляя людей бесноваться от радости. Однако здесь сейчас, кажется, все наоборот, хотя дождем даже не пахло. — Впрочем, дядя, мне глубоко наплевать на твое отношение к дождю. Ты лучше перестань корчить из себя безмозглого. Я не собираюсь с тобой словоблудие разводить, — пыхнул Андрюха, его задело, что горожанин, разговаривая с ним, не слушал его, молол какую-то чушь. Тем не менее не взорвался, осадил себя изнутри, не орать же, не разобравшись, что к чему, проглотил раздражение и заговорил миролюбиво, намеренно поддерживая тему, предложенную горожанином. — С тобой не соскучишься, дядя, сплошной цирк у тебя. Только точно скажу: не бойся дождя, его в ближайшей перспективе не ожидается. Небо, глянь, чистое, как зеркало, ни одного облачка. Хотя мне по барабану твои проблемы. И к собакам я дышу ровно. Тебе, видно, нравится париться на этой жаре, а по мне — дождичек сейчас не помешал бы. А еще лучше было бы теперь оказаться у реки. Мы этим утром решили сгонять на речку, да сам понимаешь, от отдыха с девчатами одни издержки, свяжешься — каши не сваришь. Поддались на их глупые уловки, погнали куда глаза глядят и очутились в ваших краях. Скажи хотя бы название города. На въезде ни одного указателя, как в беспросветном захолустье. — Раппопет за ручку подергал калитку, запертую изнутри. — И вообще, что тут у тебя творится, почему твоя берлога стоит крышей вниз, последний крик моды, что ли? Зачем человека на цепь посадил, да еще в конуру затолкнул? Игра такая или римское рабство развел на виду у честного народа? Ответь вразумительно, дядя, без болтовни и всякого пустозвонства. Некогда трёпом с тобой заниматься.

— Ветеринарная служба усыпляет собак, — вразумительно сообщил хозяин дома. — Это злобные существа, собачьи пасти зубасты и опасны, — профиль горожанина приобрел настороженный вид. — От них следует избавляться. От собак одно спасение — их смерть. — Горожанин повернулся к Андрюхе, и Раппопет увидал молодое, лет тридцати пяти, загорелое, пышущее здоровьем, краснощекое, курносое лицо, оно улыбалось как ни в чем не бывало, растягивая губы до ушей, и смотрело сквозь Андрюху, не задерживая на нем взгляда, — так смотрят махровые адепты на своих противников, ставя собственное верование превыше всего.

Раппопету не понравилось, что его словно не видели, явно игнорировали:

— У тебя, дядя, похоже, голова криво затесана, помешался на собаках, только ты ври да не завирайся. Собака, как известно, друг человека, — Раппопет перевел взгляд на конуру и повторно, теряя терпение, резко потребовал: — Отпусти человека, изверг, а то мы тебе сейчас накостыляем за такие дела. Ты посмотри, до чего довел его, он уже лакает из миски, как пес домашний. Тебя бы самого посадить на цепь и заставить вылизывать эту плошку. Какого черта лыбишься, дуб осиновый? — вспыхнул, неистово топчась у калитки и смотря поверх нее. — Справился, здоровый бугай, с тощим и хилым. Накачал мускулы и думаешь, все с рук сойдет? Обещаю, что самого сейчас харей в поганую чашку запихнем, посмотрим, как понравится! Отопри калитку, не прячься за нею, иначе мы ее разнесем вдребезги. — Слегка зацепил калитку носком обуви и засомневался, что в состоянии осуществить угрозу, нажал плечом — не тут-то было, запор держал.

— Последнее время петухов совсем не слышно, такая жалость, они так прекрасно умеют петь, заслушаешься, — хозяин дома улыбался мирно и приятно. — Нет более благородной птицы и более благородного пения. Некоторые думают, что соловьи поют хорошо, но они заблуждаются, петухи делают это значительно лучше. Соловьи так себе, жалкие никудышные певуны, чик-чирик и попрыгали дальше, а петухи всю душу вкладывают, далеко разносится. Великолепно.