СвиноБург - [47]

Сначала, первые два раза, они стеснялись своих прикосновений. А потом их руки намыливали их спины. Их ноги крепко стояли на скользком пологом кафеле.

--- Эй, пидоры! --- Сколько можно! --- Вы что там, чешете друг друга?! ---

Им орали на всех языках. Черные были смелее. Они и лупили в дверь. Никто никогда не открыл пинком дверь. Никто и никогда. Это было как игра. Как игра в аду.

-------------------------

-------------------------

Александр, потрогав в паху, позвал: «Са-а- аш... А Саш...»

Саша не отозвался, и Александр продолжал лениво трепать, щекотать, мять в паху. Он думал, тепло ли сегодня в городе или придется надевать ненавистную невезучую куртку, в которой ему удавалось за день настрелять не больше десяти франков. Всегда ровно десять. Ни сантима больше, ни сантима меньше.

«Сука! Она проклята, эта куртка! — разговаривал сам с собой Александр. — Она создана, чтоб я был бедным! Кто-то хочет,

чтоб я был бедный! Это Венсан! Его куртка! Он-то, конечно, не хуево получает! RMI и еще за квартиру кучу пособий! Бабой надо было родиться. Жизнь девушки стоит дороже...»

Иногда в такие вот утра ему казалось, что он знает всех женщин Парижа. Он помнил всех, всех, к кому подходил за день. Всех женщин, кто встречался с ним глазами, когда он подходил и просил несколько монет. Он помнил тысячи взглядов. Тысячи ног, тысячи, миллионы рук, сумочки, шарфики, пальто, курточки... Эти тысячи женщин вошли в него, как дождь, как влага, как запах. Женщин и все, что у них было, он, Александр, вспоминал как детство. Как борщ, как ленинградский «Беломор», как пельмени, как кусок жирного воскресного солнца, лежащего на полу детства...

Женщины были как счастье.

Он забыл и вкус борща, и вкус солнца, и пельмени. Смотреть на женщин стало привычкой.

Тайком от Саши он вступал в долю с кем- нибудь и покупал в Бобуре травку и сэндвичи. Мотался по городу. Накурившись на лысом газоне площади Республики, он становился царем всех женщин, которых когда-либо видел. Они приходили к нему сюда и садились вокруг. Они его окружали, как воздух. Он будто сидел в середине костра.

А потом он бешено мастурбировал в клозете и долго смотрел, как сперма вьется, пляшет в унитазе. В такие моменты ему становилось легко и грустно. Как когда-то в детстве, когда его привезли в больницу с воспалением легких. И он сидел, опустив руки, как смертельно уставший взрослый. Как готовый умереть взрослый...

-------------------------

-------------------------

Он снова позвал Сашу. И только в этот момент он почувствовал, что дрожит от холода.

Он перевернулся на живот и увидел, что печка отключена. Саша лежал, скорчившись под телогрейкой. Обычно он просыпался первым.

Александр встал на колени и позвал: «Саш... А Саш...» Подождал и снова позвал: «Сань... Вставай...»

Потом он встал и, подойдя, наклонился над Сашей. И отогнул полу телогрейки.

Саша лежал с закрытыми глазами. Александр выругался тихо, так, чтоб не разбудить Сашу, и вернулся к своему матрасу. Почесываясь, он потоптался, перед тем как лечь, как кот, но ложиться не стал. Вернулся к Саше, включил печку и только теперь заметил исписанный листок. Они никогда не переписывались, как большинство людей, живущих вместе.

Александр всегда все клал на пол. Он и ел с пола, лежа на матрасе. Листок бумаги на «верхнем уровне», на Сашином столе, его напугал. Это было плохое предзнаменование. Александр решил его не читать.

Саша его ругал, что он жрет с пола, как собака, как зверь: «Да сядь ты за стол, как человек поешь». А тот все продолжал: «А так вкуснее... И нахуй вставать...»

Александр ходил кругами вокруг Саши, вокруг записки так, чтобы не различать того, что там написано. Но в какой-то момент он встал, замер, как оглушенный. Схватил записку, поднес к глазам и тут же ее отбросил. Попятился, попятился и, споткнувшись о матрас, рухнул.

-------------------------

-------------------------

Прошло уже часа три, но Александр сидел не шевелясь. Он забился в угол и оттуда смотрел на холм, укрытый телогрейкой. Он никак не мог поверить, что этот холм — мертвый Саша. А вдруг это шутка... Вдруг сейчас Саша встанет и будет ворчать, что завтрак не готов, грязь, бардак...

--- У тебя подо что руки заточены, Санька?! --- Ты что, пальцем, что ли, деланный?! --- Нитку в иголку вдеть не можешь! --- Гвоздь забиваешь полчаса! --- Яйцо всмятку ешь и потеешь! --- Как ты дожил до своих тридцати?! ---

Саша встанет, и они будут есть. Они будут есть за столом. «Будем есть за столом, — подумал Александр. — Если ты встанешь...» Но в записке было все ясно написано.

Теперь нужно было что-то делать. Нужно было что-то предпринять. Но Александр не мог пошевелиться. Он не мог даже моргнуть! Не мог подумать, что теперь ему предстоит сделать. В сущности, он никогда не видел мертвого человека.

Бабушка. Только бабушка, ноги которой были в теплых колготках. Он запомнил только ноги в гробу. И все. Была зима, она не хотела зимой, она хотела в мягкую землю, но получилось зимой. Могилу долбили, а бабушку одели в зимние колготки.

И вдруг он вскочил и бросился к Саше. На секунду замер перед холмом на коленях, а потом откинул телогрейку.