Свингующие пары - [27]

Да и то, один из них был искусственным.

Слишком много земли осталось от строек коммунизма, и вот ее вывезли за город, а потом он растекся пролитым на стол кофе, и включил в себя и этот, третий холм. Этот холм, – с домом в новоанглийском стиле на нем, – возвышался посреди довольно большой долины Ботанического сада, опоясавшегося кованой чугунной решеткой с фонарями в старинном стиле. Чтобы пройти, следовало заплатить на входе двум сторожам в военной, почему-то, форме, после чего вы попадали в царство хризантем, роз, тополей, берез, удивительных карликовых груш, плантаций диковинных цветов и даже небольшой земляничной поляны, по которой, – под присмотром рассеянных мамаш – бродили непутевые дети, путаясь в усиках земляники и падая на ее ковер. Но то летом. Осенью же Ботанический сад переживал метаморфозы глаза неверной жены, подбитого, – нет, я никогда не бил Алису – разъяренным мужем.

Парк расцветал всеми мыслимыми от красного цветами – бордовый, фиолетовый, золотой, малиновый, пурпурный, цвета венозной крови, – чтобы со временем дать им потерять свою яркость, и угаснуть в телесном цвете умирающей к зиме природы.

От ворот парка холм, – да и дом, – не был виден. Они появлялись лишь, когда вы проходили мимо нескольких десятков клумб с розами, маленьких прудов, в которых летом рыбки, – на потеху детям, – выскакивали за брошенными на поверхность монетками, принимая их за рыбок поменьше, и небольшой сад яблонь самых причудливых форм, призванных показать власть человека над растениями. Деревья в форме трезубца, буквы «а», и тому подобные ужасы французского средневекового двора. Люди изуродовали деревья, как детей-карликов, и потешались, тыча в них пальцем.

Ужас какой, сказала Алиса, которая органически ненавидела любое Принуждение в той или иной его форме.

Делая единственное исключение – для своего мужа. Меня она постоянно принуждала к чему-либо, и делала это моими руками. Вот и сейчас, думал я, вышагивая по тропинке посреди парка – холм возник перед нами внезапной эрекцией юнца, прижавшего девчонку в кино, – не идем ли мы туда потому, что этого ей захотелось, а не мне? Но, как всегда, она давала мне понять, что это все – исключительно мои глупые и бессмысленные инициативы, к которым она никакого отношения, конечно же, не имеет. Так, случайно оказалась. Я шел чуть быстрее, так что мог заглядывать ей в лицо. Она, будто специально, оделась повседневно: обтягивающие джинсы, кроссовки, белая куртка-безрукавка поверх яркого свитера, словно скроенного из одеял индейцев Месоамерики. Никакой косметики, идеальный пробор и прядь волос на щеке. От этого она выглядела свежо и соблазнительно.

Моя жена шла на свинг-вечеринку любопытствующей старшеклассницей.

…пройдя вверх по тропинке – через тополя, специально, ради потехи публики, увитые лианами, – мы приблизились к дому, и я смог, наконец, разглядеть его. Белые стены, три колонны перед входом, что делало его похожим не только на усадьбу, но и на больницу в русской деревне – впрочем, все больницы там и переделали из усадеб, – колонны в дорийском, если не ошибаюсь, стиле. Огромные окна. Ярко-зеленая лужайка, выстеленная, – безо всякого сомнения, – искусственным газоном. Еще одна колонна – маленькая, примерно с мои метр семьдесят, – на лужайке. Небольшой Аполлон на ней. Золотистый, прицелившийся вверх, словно решил подстрелить своего прототипа, да не смог найти его в хмуром ноябрьском небе Молдавии. Поначалу я даже принял его за живого мальчика, выкрашенного золотистой краской и поставленного сюда экстравагантности ради. Но это было бы чересчур.

Вечно ты надумываешь, сказала Алиса, когда я поделился.

Но, судя по задумчивому виду и тому, что она не стала спорить чересчур уж рьяно, я понял, что ей это тоже почудилось. Так что, проходя мимо Аполлона, я провел по нему рукой, готовый в любой момент испугаться биения сердца, отозвавшегося в мышцах, и отдернуть руку. Тщетно. То был металл. И выкрасили его – вернее, покрыли краской, использовав что-то вроде распылителя, пульверизатора, – совсем недавно.

На моей руке остался след золота, как если бы не статуя испачкала меня, а я был Мидас, превративший фигуру в золото.

Я коснулся рукой и рукава Алисы, – тихонько, незаметно от нее, – и маленькое золотистое пятнышко появилось на сгибе локтя куртки. Алиса не повернулась. Она, вместе со мной, стояла перед домом – никакой ограды не было, вы попадали на территорию усадьбы, выйдя из-за ограды Ботанического сада, – и смотрела на него. Я сделал шаг влево и смог взять ее за руку своей чистой, – не испачканной в краске, – рукой. Пожал. Она ответила пожатием. У жены была холодная, как обычно, рука. Когда я еще тщился хоть как-то сохранить видимость отношений между нами, то часто говорил, что холодные руки – это из-за красивого мужа.

А может, вовсе и не сохранить, а создать, подумал я.

Может быть, я просто никогда не хотел признавать того, что наш дом был построен не на холме, подумал я.

И не на сваях, и не на фундаменте, подумал я.

И даже не на песке, подумал я.

Алиса чуть пожала мне руку и я вдруг понял, что она слегка волнуется. Как и я. В чистом, ноябрьском воздухе, я вдруг остро почувствовал, как где-то вдалеке жгут огромные кучи палой листвы. По легкому движению ноздрей – колыхнулись, но не раскрылись, как парашют, что дал надежду, но так и не расцвел куполом, – понял, что и Алиса чувствует.