Свинг - [35]
Учился хорошо — лучше сестер. Тройку не считал отметкой. И кроме обычной окончил музыкальную школу по классу баяна. В технике, беглости пальцев не было равных. На всех смотрах выступал. И Дворжака, и Баха играл, а мечтал о фортепиано. Даже клавиатуру на бумаге нарисовал, на столе играл. Но денег на инструмент не было.
Все доброе и хорошее шло от матери, хотя она неграмотная была и выучилась читать и писать, когда мы уж стали взрослыми. Родители готовили ее в монашки и считали: учение ни к чему. А она взяла да и вышла замуж. Умной была замечательно. Мудрой. В доме за всем следила, потому что отец или бывал в отъезде, или болел. Был шофером-дальнобойщиком, как теперь бы сказали, ездил далеко в Россию, даже в Сибирь. Там однажды и простыл, да так сильно, что болеть стал без конца, а лечиться не шел. Мать своими средствами выхаживала. Первый раз в больнице его обследовали, когда уж огромная каверна была.
Мама работала только зимой на местной почте. Разносила телеграммы. Летом, весной, осенью — земля, земля, земля… Меня, единственного сыночка, младшенького, любила очень, но и я никогда не обижал ее, а став медиком, доставал самые дефицитные лекарства, когда начала хворать. И последнюю ее просьбу никогда не забываю: могилку навещаю, люблю жену и детей.
К врачеванию начал готовиться лет с восьми. У приятеля мать работала завхозом в больнице, приносила списанные медицинские инструменты. Зачем они ей были нужны, до сих пор не пойму. Но щелканье их обожал и на всякую чепуху выменивал у приятеля. Безбожно потрошил животы сестринских кукол: выбрасывал опилки, засовывал сухую траву, зашивал. Это называлось операцией. От отца здорово влетало — сестры жаловались, но с завидным упорством продолжал и продолжал свои эксперименты. В восьмом классе по учебнику одноклассницы, что стала учиться в медучилище, начал постигать хирургию, потому, когда поступал в институт, удивил экзаменаторов своими познаниями. Ничего, кроме медицинского, для себя не видел.
У отца брат двоюродный в Краснодаре был — не чета нам, богатый. По тем меркам, конечно. Приняли они меня на время вступительных экзаменов хорошо — поселили в гараже. Тетка объяснила: в гараже будет спокойней. А институт был «блатной». Весь Северный Кавказ в нем пасся. Я поступал без протекции. Видно, экзаменаторы что-то во мне учуяли. За проживание же в гараже да за бесконечный запах бензина пришлось еще отрабатывать на дядюшкином огороде.
Отец умер через два месяца после моего поступления, но хоть немного, да порадовался. Мать горевала, на что будет учить, но все-таки с трудом ежемесячно наскребала рублей сорок. Двадцать восемь была повышенная стипендия. На четвертом курсе уже вовсю работал медбратом, на пятом — фельдшером на «скорой помощи». Так что от материнских рублей тут же и навсегда отказался.
А недавно приснился мой город. Как же люблю его… Двадцать шесть веков насчитывает. Как Пантикапей известен с VI века до Рождества Христова. Жили вначале в его стенах милетские греки. Уровень экономики и культуры был очень высокий. В XIII веке поселились в нем татары, в XIV уступили место генуэзцам, потом турки его воевали, а уж в конце XVIII века, в 1771 году, пришли русские. Город стал первым российским в Крыму. Именно здесь окончилась в 1920-м кровопролитная Гражданская война, а во время Отечественной пережил он две оккупации. Разрушен был фашистами до основания. Потом такие люди, как отец и мать, его восстанавливали. Теперь большой — на сорок километров протянулся. От мыса Фонарь на северо-востоке до Камыш-Буруна на юго-западе. Не зря назван городом-героем: земля насквозь пропитана кровью.
А еще — двести восемьдесят дней в году светит солнышко, хотя зимой ветры дуют злые, и залив сковывает льдом. В общем, не зря русские когда-то здесь обосновались: точно поняли выгоду местоположения. На границе между Европой и Азией, в проливе между двумя морями Черным и Азовским.
Особенно хороши гора Митридат с мятущимся на вершине вечным огнем, волнистая линия холмов, закрывающих горизонт, неохватные просторы южной степи. Вид их рождает какое-то щемящее чувство собственной причастности к людским судьбам, к истории. Часто, когда снится город, слышу полузабытую песню:
В отрочестве, как только выдавалась свободная от сельхозработ минута, бежали в Аджимушкайские каменоломни: во время войны, в сорок втором, они были превращены в подземную крепость. Когда фашисты оккупировали весь полуостров, бойцы и командиры, прикрывавшие переправу на Таманский полуостров, ушли в каменоломни и… погибли. Остались единицы. Или шли на Митридат, на самую вершину, куда ведет Большая Митридатская лестница. В ней четыреста ступеней. А называется гора по имени понтийского царя Митридата, потомка Александра Македонского. Когда подымались наверх по ступеням, казалось, сама История впускает нас в себя. Интересны были и храм Иоанна Предтечи, построенный не то в VIII, не то в IX веке, и склеп Деметры на Второй Продольной, где на стенах такие фрески, что казалось: вот сейчас эти боги и богини на своих лихих колесницах с вихрем проскачут мимо тебя. Боспорская живопись, лет ей не счесть.
Люди не очень охотно ворошат прошлое, а если и ворошат, то редко делятся с кем-нибудь даже самыми яркими воспоминаниями. Разве что в разговоре. А вот член Союза писателей России Владимир Чистополов выплеснул их на бумагу.Он сделал это настолько талантливо, что из-под его пера вышла подлинная летопись марийской столицы. Пусть охватывающая не такой уж внушительный исторический период, но по-настоящему живая, проникнутая любовью к Красному городу и его жителям, щедро приправленная своеобразным юмором.Текст не только хорош в литературном отношении, но и имеет большую познавательную ценность.
Книга современного итальянского писателя Роберто Котронео (род. в 1961 г.) «Presto con fuoco» вышла в свет в 1995 г. и по праву была признана в Италии бестселлером года. За занимательным сюжетом с почти детективными ситуациями, за интересными и выразительными характеристиками действующих лиц, среди которых Фридерик Шопен, Жорж Санд, Эжен Делакруа, Артур Рубинштейн, Глен Гульд, встает тема непростых взаимоотношений художника с миром и великого одиночества гения.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.