Свинцовый закат - [13]

Когда мы отплыли из Готхоба, я всё время думал о белом народе Танара. Могли ли они стать причиной исчезновения норманнов? И что они сделали со смертными — погубили ради крови, или же увели в свои подземелья, чтобы одарить вечной жизнью? Это я и намеревался выяснить по прибытии нашей экспедиции на берег, чтобы после пересечь Гренландский ледяной щит и найти в снегах теплые оазисы, которые в прошлом году так и не смог отыскать Нансен. Ведь именно в таких оазисах, питаемых подземным теплом, и могут обитать белые кровопийцы.

Дойдя до условленной широты, наш корабль вошел во фьорд, и мы поплыли к берегу между двух гряд скал. Внезапно на судне началась суета, люди забегали по палубе от одного борта к другому. Я ничего не мог понять. Я пытался остановить хоть одного матроса, чтобы он сказал мне, в чем дело, но все они отмахивались от меня как от назойливой мухи. Один все же крикнул: «Смотри, дурень, они же сближаются!»

И я увидел, как скалы, между которых мы плыли, двигались на встречу друг другу! Узкий залив на глазах становился ещё уже, от неба осталась только узкая полоса над нашими головами. Казалось, не пройдёт и 20 минут, как горы сомкнутся и раздавят корабль и нас вместе с ним.

Я знаю, когда эти строки будет читать Арнольд Сессил, он усмехнется, вспомнит про скалы Симплегады и назовет меня аргонавтом. Смейся, Сессил, но я знаю, что видел».

Элен Грэй невольно остановилась и озадачено посмотрела в сторону майора Сессила. Тот не сводил с неё, вернее, письма, помрачневшего взгляда.

— «Матросы спешно кинулись к шлюпкам, и я последовал их примеру. Не было времени спасать припасы, все хотели сохранить свои жизни. Было несказанно страшно. Гребцы налегали на весла изо всех сил, но течение относило нас обратно к покинутому судну. А скалы становились все ближе и ближе. Позади трещал сдавленный по бокам корабль, а земля впереди казалась недостижимой. В тот момент время для меня замерло, и я понял, что такое вечность, и как скоро она поглотит меня.

Я очнулся, только услышав грохот за спиной — это горы плотно сомкнулись, а вода выкинула нас в бухту. Впереди лежал вожделенный берег, и вскоре наша шлюпка одиноко причалила к нему, а мы сошли на землю. Больше никто не вырвался из каменных тисков. И в море не было уже никакого фьорда, только большой монолитный скалистый остров возвышался над водой.

Неделю мы вылавливали из моря обломки, что прибивало течением. Когда волной выкинуло ящик с провиантом, нашему счастью не было предела. А на следующий день произошло совсем уж невероятное: до берега доплыли две ездовые собаки, которых оставили на корабле. Это вселило надежду, что могли быть и другие выжившие, но прошла ещё неделя, и море не принесло больше сюрпризов. Только злосчастный остров заметно удалился от берега.

Нам осталось надеяться, что следующей весной на наши поиски отправится другое судно и, может быть, даже найдет нас, если его так же не раздавит фьорд. Никто не говорил этого вслух, но все мы тайно завидовали тем, кто остался между скал. Им больше не о чем заботиться, не нужно считать кусочки мясных галет и вытачивать из редких обломков дерева копья для охоты на тюленей. Но тюленей на этом берегу, как назло, не оказалось, медведей тоже. Иногда удавалось поймать зайцев, но их тщедушных тушек не хватало. Вскоре мы съели собак. Теперь нас, выживших после крушения, осталось только семеро.

Тогда-то и началось самое странное. Виною тому собачье мясо или общая истощенность, но у четверых матросов помутился разум. Сначала это походило на лунатизм — по ночам они выбирались из палатки и ходили вокруг неё, не обращая внимания на недовольство остальных, кто оставался внутри. Однажды я пошел за матросами следом и увидел, как вчетвером взявшись за руки, они ходят вокруг какого-то камня. Все четверо казались безвольными марионетками, а в их открытых глазах не было и отблеска разума. Я пытался разбудить каждого, но всё было тщетно. Наутро они ничего не помнили о своих ночных бдениях, говорили только о тревожных снах. А на следующий день четверо матросов пропали, исчезли без следа и больше не появились. Нас осталось трое.

Неладное началось с коком. Средь бела дня он рвался лезть на скалы и бежать по снегу вглубь острова, крича при этом, что голос зовет его следовать к Полярной звезде. Мне и машинисту Хансену еле удалось связать его, дивясь, откуда в истощенном теле кока взялось столько нечеловеческой силы. Весь день он пролежал в палатке и изрыгал ругательства. Кок без конца твердил о Полярной звезде, и тогда я начал понимать, куда пропали четверо лунатиков. Выходит и кок рвался вслед за ними, на север, навстречу белой холодной погибели. Машинист сказал, что со всеми ними приключилась арктическая истерия. От этого недуга страдают больные и истощенные — сначала человек теряет волю и начинает совершать бессмысленные движения, повторяя их за другими, а иногда он вырывается и уходит на север, сам не зная зачем. Но самое дурное — арктическая истерия может передаваться как зараза.

Утром я проснулся, но в палатке никого не было. Выйдя наружу, я понял, что остался один. Видимо, кок выбрался из пут, а машинист пошел следом и встал у него на пути. Теперь тело Хансена лежало на земле с пробитой головой, а кок ушел на зов Полярной звезды. Вот и всё. Теперь я точно знаю, куда и как 400 лет назад исчезли с острова поселения норманнов.