Свидетель защиты - [63]

— Ездили.

— Николай Чижов сказал там, что хочет на вас жениться?

— Сказал.

— Вы дали ему свое согласие?

— Н-нет.

— Но и отказом не ответили?

— Н-нет.

— Спасибо, больше вопросов к свидетельнице не имею.

Майка вздохнула с облегчением. Лопухова-старшая медленно опустилась на скамью, лицо ее выражало растерянность.

Защитительную речь Андрей Аверьянович начал издалека — со дня рождения Николая Чижова. Шаг за шагом вел он слушателей по его жизни, показывая, как формировался характер мальчика, что заложила в основу этого характера семья.

— Мы имели возможность убедиться, слушая показания свидетелей, — говорил Андрей Аверьянович, — что влияние семьи на ребенка, а затем юношу Николая Чижова не могло быть благотворным хотя бы потому, что семьи-то здесь в ее истинном понимании не было: отца третировали, бабка жила на стороне, потому что не могла ужиться с дочерью. Что же здесь связывало людей? Привычка? Материальная необходимость? Видимо, и то и другое. И не связывало, а только удерживало поблизости друг от друга. Не стоит говорить в данном случае о любви или дружбе, их не было в этой семье, была постоянная неприязнь, а иногда и открытая ненависть.

Теми же чувствами определялись и отношения с внешним миром, то есть с соседями. Клавдия Михайловна Чижова боялась или презирала окружавших ее людей, жила, как в крепости, полагая необходимым либо нападать, либо обороняться, защищая свою личность, свою честь, как она ее понимала, свою собственность, в том числе и сына: «Мой сын, мое, а не ваше дело, как я его воспитываю». Психология собственника элементарна: «Моего не тронь, за мое и горло перегрызу». Этот дремучий девиз в нашей стране официального признания не имеет. Социалистическое государство ставит своей задачей воспитание иной морали, иного отношения к собственности, а значит, и иных отношений между людьми. Но наивно было бы думать, что никаких трудностей и сложностей не осталось на этом пути. В семье Чижовых мальчик рос в тех понятиях, что в чужую собаку можно стрелять из духового ружья, а за мою собаку я «горло перегрызу». Обвинитель в своей речи справедливо заметил, что Николай Чижов был воспитан в духе неуважения к труду, из него вырастили потребителя, который получал безо всяких усилий, что его душе угодно. Стоило только ему пожелать, и родители дарили ему двухколесный велосипед, духовое ружье, магнитофон, двуствольное ружье, наконец. Сами по себе эти вещи не содержат какого-то развращающего начала и нет ничего дурного в их приобретении. Даже двуствольное ружье центрального боя может быть отличным подарком юноше, который живет где-нибудь на природе, увлекается охотой и уже проявил свои охотничьи способности. И магнитофон можно использовать разно. Один станет записывать с помощью этого аппарата непристойные песенки, другой соберет коллекцию произведений истинного искусства. Значит, дело не в том, что молодому человеку дарили, а как эти подарки делались и какое им было предназначено употребление. И тут я хочу еще раз напомнить, что Николай Чижов в родительском доме воспитывался не только в духе неуважения к труду, а и в духе неуважения к людям. Каждый человек стремится занять прочное положение в жизни, в обществе. Одни, и таких огромное большинство, добиваются самоутверждения с помощью общественно полезного труда, занимают свое место по праву мастерства, ума, таланта. Другие, таких у нас меньшинство, но они есть, к сожалению, выказывают свое превосходство по праву собственника, полагая мерилом ценности человека стоимость вещей, какими он владеет. У соседских ребят нет магнитофона, а я своему сыну куплю. Они своим не в состоянии купить настоящее ружье, а у моего будет. И машины у них нет, а мой ездит на собственном «Москвиче». В таком «превосходстве» собственник черпает самоуважение и находит для себя право поглядывать на соседей свысока. Мне могут возразить — ну, великие ли ценности, в самом деле, магнитофон и ружье. Да и «Москвича» Петр Петрович Чижов собрал из старья своими руками. Вот если б у них были персональные выезды и дачи в два с половиной этажа, тогда, конечно, можно бы говорить о растлевающем влиянии собственности. Но тут я напомню — дело не в вещах самих по себе, а в том, каково к ним отношение, так что в нашей системе доказательств магнитофон стоимостью в сто пятьдесят рублей и дача, которая оценивается в сто пятьдесят тысяч, равнозначны.

— Защитительная речь моя, — продолжал Андрей Аверьянович, — может показаться странной — она более похожа на обвинительную. Да, я обвиняю тот дух стяжания, неприязни и неуважения к людям, дух старого Волчьего тупика, который насаждался в семье Чижовых и жертвой которого стал Николай Чижов. «Но, помилуйте, какая же это жертва? — вправе воскликнуть слушающие меня судьи. — Это преступник!» Да, Николай Чижов совершил убийство — тяжкое преступление, это бесспорно. Однако бесспорно и то, что к этому преступлению подвели Чижова обстоятельства его жизни. То, что происходило, в семье Чижовых, в иных формах, с иными подробностями происходит и в некоторых других семьях. В этом смысле чижовщина — явление социальное, враждебное нашему строю, духу советской жизни, и наша задача не только воздать Николаю Чижову по законам нашим, но вырвать его из-под влияния той злой силы, какая исковеркала, я не скажу всю жизнь, он еще молод, но начало его жизни. В биографии подсудимого Чижова есть эпизод, который должен был послужить предупредительным сигналом и для него и для его родителей. Имею в виду связь Николая с Бородулиным и компанией, которые совершили тяжкое уголовное преступление и осуждены. Обвинитель сказал, что Чижовы не услышали этого сигнала. Нет, они услышали, его нельзя было не услышать, тот сигнал, слишком громка и тревожно он звучал. Они поспешно устроили сына шофером на автобазу, но не потому, что поняли: труд и только труд способен выправить свихнувшегося человека, а для того, чтобы не раздражать окружающих, общественность, которая после суда над Бородулиным со товарищи внимательно следила за Николаем Чижовым.