Свидетель защиты - [43]

— Спасибо, у меня вопросов больше нет, — сказал Андрей Аверьянович.

«Как же я раньше не догадался, — укорил он себя мысленно, — конечно же, у Курашвили часы показывали тбилисское время, которое на час впереди московского. Два пополудни на часах Курашвили — это час по местному. Убили Моргуна в три. Значит, и у Лузгина алиби сомнительное: за два часа тот мог дойти с пастбища до верховьев Лабенка…»

Теперь он с нетерпением ждал появления Павла Лузгина. Почему-то казалось Андрею Аверьяновичу, что увидит он парня с лисьей улыбкой на остром личике, невысокого и верткого. Лузгин действительно был невысок, но ладно сложен, лицо у него было правильное, с румянцем во всю щеку, густые длинные ресницы прикрывали черные блестящие глаза. Он был бы очень красив, если бы не тонкие, в ниточку, губы, застывшие в полуулыбке, отчего казалось, что он собирается оскалить зубы.

Лузгин повторил прежние свои показания, не тушуясь, отвечал на вопросы заседателей. Его опросили, как он относится к брату, угодившему в тюрьму за браконьерство.

— Я за брата не ответчик, — сказал Лузгин.

— Вы грозились после ареста брата свести счеты с Кушелевичем?

— Сгоряча, по глупости, может, и сказал чего, сейчас не помню.

— А Моргун грозился?

— Может, и грозился, не припомню.

Он, видимо, не опасался, что его уличат, ссылаясь на показания свидетелей, выступавших до него: односельчане помалкивали раньше, страшась мести Моргуна, будут молчать и теперь, боясь его, Павла Лузгина, который тоже шутить не любит.

Заседатели отступились.

— Какие у вас были отношения с Моргуном? — спросил Андрей Аверьянович.

— Обыкновенные, в одном поселке жили, считай — соседи.

— А дрались с ним из-за чего?

— Так, по глупости. Поспорили.

— Из-за чего?

— Сейчас уже и не помню. Он псих был, Григорий, заводился с полоборота.

— Людмилу Звереву вы знаете?

— Знаю.

— Не из-за нее ли была драка с Моргуном?

— А чего нам из-за нее драться?

— Вы принуждали Звереву к сожительству?

— Я?

— Вы.

— Нет, не принуждал.

— И не угрожали ей?

— А чего мне ей угрожать?

— А вот она здесь утверждала, что угрожали. «Не согласишься — пойдешь следом за Моргуном». Это вы ей говорили?

— Не говорил я ей этого, брешет.

— Но ссора с Моргуном у вас была все-таки из-за нее?

— Не помню. Нужна она мне, чтобы я из-за нее с кем-то ссорился.

— Скажите вот еще что: куда вы отправились в день убийства с горных пастбищ?

— На пастбищах я был до двух часов дня, — подчеркнул Лузгин, — потом спустился в грушевую рощу, посмотреть, много ли в этом году дички, потом…

— Вы никого не встретили на пути?

— Никого.

— А не могло так случиться, что вы никого не заметили, а вас видели?

— Не знаю…

— В три часа дня в верховьях Малой Лабы, на правом берегу, — говоря это, Андрей Аверьянович глядел в бумагу, лежавшую на его конторке, словно сверялся с написанным. Ничего подобного записано у него не было, просто он решил проверить, как отреагирует на его вопрос этот уверенный в себе Лузгин.

На этот раз он ответил не сразу. Лизнул языком узкие губы, попытался усмехнуться.

— Никак не мог я там оказаться в три часа дня, — сказал он, по-прежнему уверенно и напористо, — потому что в два часа еще был на пастбище колхоза Кирова. Это пастухи подтвердят и экспедитор товарищ Курашвили.

— А сколько же времени нужно, чтобы с тех пастбищ «добежать» до верховьев Малой Лабы.

— Часа два, никак не меньше.

— Если часа два, — спокойно произнес Андрей Аверьянович, — тогда могли увидеть. Курашвили сообщил здесь, что часы его показывали тбилисское время, то есть на час вперед против местного. Расстался он с вами в два часа по своим, значит, в час дня по-местному. Так что вполне могли встретить вас в три часа на Малой Лабе.

Лузгин соображал. Тонкие губы его разжались, прямой нос сморщился, вот-вот он зарычит.

— Не был я там, — резко, срываясь на высокие ноты, почти выкрикнул Лузгин. — Кто видел? Пусть докажет:

— У меня больше вопросов нет, — сказал Андрей Аверьянович.

Последним допрашивали подсудимого. Кушелевич стоял на своем: в Моргуна не стрелял. Кто стрелял, не видел, никаких объяснений тому, что следов стрелявшего не обнаружили, дать не может.

Седоусый заседатель пытался ему помочь, спросил, не целился ли в него Моргун. Но Кушелевич не принял этой помощи и ответил, что Моргун держал ружье «на руке», не целился.

И опять Андрей Аверьянович поймал на себе укоризненный взгляд заседателя. Тот словно бы хотел сказать ему: «Эх, ты, защитник, даже не мог научить своего подзащитного, как надо отвечать на суде».

Допрос окончен. Помолчав с минуту, судья поднял голову от бумаг и спросил:

— У обвинителя есть заявления?

Обвинитель сказал, что у него заявлений нет. Андрей Аверьянович встал.

— У меня есть.

Судья откинулся на спинку стула.

— Мы вас слушаем.

— Судебное разбирательство, — начал Андрей Аверьянович, — дало нам в руки новые факты, пролив свет на взаимоотношения жителей поселка Желобного, на их отношение к Кушелевичу. Яснее вырисовалась и фигура самого Кушелевича. Это бесспорно даровитый и добросовестный, влюбленный в свое дело работник, хороший семьянин, любящий муж и отец, гуманный человек — хранитель живой природы, изучать и оберегать которую он считает своей обязанностью. Это наш современник, советский человек шестидесятых годов во плоти, мы гордимся такими, говоря: смотрите, какие выросли у нас люди, как высоки их моральные качества! И такого человека видим мы не на Доске почета, а на скамье подсудимых. Как же это случилось? Что привело его на эту скамью, где честному, порядочному человеку не место?