Свидетель защиты - [31]

— Ну, положим, я говорил не о лобовых вопросах..

— Смысл один и тот же. Я вспоминаю об этом к тому, что хочу сказать — вы были ближе к истине.

— Если вопрос ставится так…

— Не говорю, что во всем правы, не обольщайтесь. Так вот, вернемся к вашим браконьерам. Есть среди них отпетые люди, которые по нерадению милиции разгуливают на свободе. Но ведь есть и такие, что работают, живут, как все, а ружьишком балуются в свободное, так сказать, время. У них живуча привычка считать природу собственной кладовой, из которой можно брать, что ты способен взять. По их понятиям — лес ничего не стоит, потому что сам вырос, никто его не сажал, живущий в том лесу зверь тоже ничейный, никто его не растил, не поил и не кормил. Запреты? Есть люди, которые полагают, что на то они и существуют, чтобы их обходить. Мы свои запреты плохо подкрепляем пропагандой и воспитанием. Вот в чем беда. И тут уж я ближе к истине. Никакие запреты не помогут, если мы с малых лет не привьем детям любви к родной природе, сознательного к ней отношения.

— То есть гражданских чувств в самых их начальных и вместе с тем необходимых, фундаментальных проявлениях.

— Совершенно верно. В этом смысле мать Моргуна несет ответственность безо всяких скидок.

— Несет, конечно, — согласился Андрей Аверьянович, — но ее самое не воспитывали, вот беда. Круг ответственных лиц, таким образом, расширяется до размеров полной безответственности. И опять мы вернулись к вопросу: «Кто виноват?» И опять не сходится с однозначным ответом.

Помолчали. Валентин Федорович пошевелил палкой нагоревшие в костре малиновые угольки.

— А еще о чем вы думали, сидя у такого располагающего к высоким думам костра? — спросил Андрей Аверьянович, явно предлагая переменить тему разговора.

— О вас, — ответил Валентин Федорович.

— Обо мне? Что же вы обо мне думали, если не секрет?

— Ловко вы умеете разговаривать с людьми. Хозяйка гостиницы вчера так сразу все вам и выложила — и про ревизора, и про штукатурку в люксе. Филимонов наш — молчун, из него слова надо клещами вытягивать, а сегодня разговорился.

— Не столько разговаривать, сколько слушать, — сказал Андрей Аверьянович. — Это профессиональное. Адвокаты, как раньше попы, выслушивают множество исповедей. Чтобы добраться до сути дела, надо слушать терпеливо и заинтересованно.

— Пожалуй, — согласился Валентин Федорович. — Умение слушать — дар божий. Насколько бы легче жилось, если б мы умели друг друга слушать — внимательно и заинтересованно.

— Теперь и я вижу, что вы городской человек, — усмехнулся Андрей Аверьянович, — и на природе вас кидает на мудрствования, — он встал и потянулся до хруста в костях. — А не пора ли нам на сеновал?

— Пора, — согласился Валентин Федорович. — Завтра вставать чуть свет.

5

И снова лошади шли по узкой тропе, которая на этот раз полого уходила вниз. Мерно покачивалась впереди широкая спина Прохорова, перечеркнутая наискось двухстволкой. Приклад ее торчал над плечом объездчика, стволы смотрели в придорожный кустарник.

Тропа вышла из леса, и глазам всадников открылась ужасная картина: широкая низина загромождена была камнями и мертвым лесом. Будто сказочное чудовище высунулось из-за горы и дунуло со страшной силой вниз, сорвав со склона и лес, и почву до матерой скалы. Перемешалось все, переломалось и завалило низину так, что ни проехать ни пройти. Мертво и глухо было в этой долине, в которую и зверь не забегал, и птица не залетала.

— Лавина, — пояснил Валентин Федорович, — во-он с той высоты сорвалась несколько лет назад.

Они спешились и повели лошадей в поводу, пробираясь подобием тропки, пробитой в этом хаотическом нагромождении камней и окостеневших стволов. Шли долго, осторожно перелезая через поваленные деревья, уклоняясь от острых сучьев, следя, чтобы лошади не оступились, не выкололи глаз. Кони нервничали, пугливо косили глазами, вскидывали головы.

Когда мертвая долина осталась позади, Андрей Аверьянович вздохнул с облегчением.

— Неуютное место, — сказал он, взбираясь на Гнедко.

— Стихия, — подхватил Валентин Федорович. — Страшна во гневе природа-матушка. Время от времени напоминает о себе..

Снова был лес, только помельче и пореже, за ним неширокая речка, впадавшая в Малую Лабу, немолчно шумевшую слева. А справа была та речка, которую только что перешли, поставленная вертикально. Она падала белой пенистой лентой с высоченной горы. Видимо, за эту белизну ее и назвали Чистой.

Андрей Аверьянович, глядя на диковинное зрелище, сказал:

— Туристов возят на какие-то хилые водопадики, а тут чудо, о котором никто не ведает.

— Положим, туристы, которые не боятся свернуть с асфальта, здесь бывают, — возразил Валентин Федорович, — а возить ленивых путешественников сюда несподручно, как вы сами убедились, автобус не пройдет.

Прошли еще метров двести и очутились на зеленой поляне, невысоко приподнятой над Лабенком. Река здесь была совсем не та, что внизу, она сузилась до двух десятков метров, русло загромоздили малые и большие валуны, которые быстрая вода еле прикрывала или обтекала, обдавая брызгами. Вокруг вздымались скалистые зубцы и стены, лес кончался, будто его отрезали зазубренным ножом в трехстах метрах от полянки. И какой это был лес! Буковые стволы толщиной с руку склонились к руслу реки, переплелись чахлыми кронами. Зимой толстенный, в несколько метров, слой снега сгибает их, прижимает к скале, так они и растут, не успев распрямиться за лето. Над этим поставленным на колени лесом взмывают вверх скалы с белыми пятнами снежников, под ними берут начало ручьи, стремительно сбегающие в русло Лабенка. Видна седловина перевала и то место, откуда берутся первые струи, рождающие реку.