На стр. 45 автор учит: Если же рассказчик просто лжет про себя или про других и если ложь его безвредна, то не пытайтесь обличить его и т. д. А благомыслящий человек совсем иначе поступал: он Катон, друг правды, и его правило — обличать всякую ложь. Есть люди, говорит автор на стр. 101, которые не умеют скрыть своего неудовольствия и даже иногда делают выговор своему гостю, если он сломает ножку стула, разобьет стакан и т. п. Точно, есть такие люди, но это благомыслящие люди: автор, не метя, попал в них.
Напрасно он, желая научить нас приличиям, и упоминал о благомыслящем человеке: во-первых, благомыслящий человек теперь анахронизм, — место его заступило общее мнение, общее одобрение или общее порицание, а во-вторых, покойник был — mauvaise genre. Он, говорит предание, восставал первый против всякого нововведения, открытия, изменения старого обычая на новый и лучший, — он преследовал всякую новую и благотворную мысль, потому что она была нова и мешала его привычкам, — смеялся над новой модой. Слова "разбой! пожар!" Грибоедов подслушал у благомыслящих людей. Когда-нибудь, на страницах нашего журнала, мы подробнее поговорим о пропавшем без вести из нашего общества благомыслящем человеке, а теперь упрекнем только автора за то, что он силится навязать нам несколько правил, оставшихся от благомыслящего человека вместе с сердоликовыми печатками, гороховыми шинелями со множеством воротничков и т. п., например: гуляя вдвоем (стр. 126), младший идет с левой стороны и на полшага сзади старшего. Это способ благомыслящих людей выражать свое уважение к достоинству, заслуге или старшинству. Равно как и следующее правило тоже взято из кодекса приличий благомыслящих людей (стр. 100): Никакой образованный человек (автор верно хотел сказать: благомыслящий человек) не сядет на диване перед дамой или, если она сидит на нем, подле нее: это невежливо. Вот и понимайте после этого, что такое вежливость! Не знаем, зачем в руководство о правилах общежития попало следующее правило (стр. 93): Пожилым и уважаемым людям пишут слогом, исполненным почтения, дамам слог должен быть вежлив и любезен, друзьям весел и непринужден. Это выдержка из реторики благомыслящих людей. Это они выдумали вежливый, любезный, веселый, также как высокий и низкий слог. Мы, люди неблагомыслящие, в реторику не верим, думаем, что слогу научить нельзя, и совершенно убеждены в истине слов: le style c'est l'homme. Мы осмеливаемся вольнодумствовать, утверждая, что если пишущий уважает того, к кому пишет, то и слог его (если у него есть слог: ведь это не всякому дается) отразит в себе это уважение, — если он любезен и весел по своей природе, то же выскажется и в его слоге.
Теперь спрашивается: может ли быть нужна или полезна кому-нибудь эта книжечка? С одной стороны, чистый, правильный язык (но не слог) и несколько дельных страниц не позволяют отнести ее к числу вздорных и нелепых книжонок, отягощающих литературу; с другой стороны, нельзя сказать, чтобы похвальное намерение автора собрать в этой книжке все правила, необходимые в общежитии, и все промахи, нарушающие гармонию общественных приличий, для научения одним и для предостережения от других, совершенно удалось ему. Мы согласны с автором, что трудно и неудобно вступающему в свет уловить без наставника все тонкости светской жизни, весь тот разнообразный этикет, который составляет необходимую принадлежность людей хорошего тона, но никак не думаем, чтобы его книга могла заменить собою наставника и служить руководством для молодых людей, вступающих в общество, во-первых, потому, что для приобретения такта быть в людях возможен только один наставник опытность, с чем автор и сам согласен, говоря (стр. 36), что для этого надобно много прожить в кругу образованных людей; во-вторых, разве только доброму китайцу впору проделать всё, чему так важно, не смеясь, учит автор. Не протягивай ног, не садись на край стула, не сжимай губ, сморкайся реже и т. п.
Нет спора, что некоторые из этих привычек не приняты в порядочном обществе, но всё это при разных условиях, ограничениях и облегчениях, о которых автору, по-видимому, и в голову не пришло. Общество, как сказано выше, требует, чтоб каждый был сколько можно естествен в своих манерах, походке, голосе и прочем, то есть верен самому себе, а отнюдь не переделывал ни походки, ни голоса на чужой лад. И сам автор на той же 36-й стр. говорит, что дух нашего времени требует свободы и непринужденности. Почему же человеку не сидеть на краю стула, если ему ловко, свободно, лучше сидеть так, нежели на всем стуле? Гораздо хуже, если он, весь век привыкши сидеть на краю стула, вдруг перестанет сидеть так потому только, что тот или другой сидят иначе. Вот худо, когда он, сидя удобно и покойно, не на краю стула, вдруг, при входе какого-нибудь благомыслящего человека, начнет коробиться и ёжиться на край: этого не терпит порядочное общество, это покажется противно и от таких привычек следует отучать. Не объяснив условности некоторых привычек, автор не раз введет какого-нибудь доброго человека в заблуждение. Иной весь век сжимал губы, и это, может быть, шло к его физиономии, выражало игру его мыслей, придавало даже особенную выразительность его лицу, а тут вдруг, прочтя у г-на Соколова, что губ сжимать не следует, он, пожалуй, станет ходить разиня рот. Не лучше ли было просто посоветовать не делать умышленно гримас с целью казаться лучше или приличнее.
