Светлые истории - [70]

Третьяков не забыл, что когда-то мог добиться ее близости, остановив себя в последний момент. Ему помешали засевшие занозой мысли о том, зачем ему это надо, и как он будет потом с супругой. В итоге, как он понял, его отвел бог. То, что его влекло к Ире, вряд ли было любовью. Скорее — данью уходящей молодости, жизненным разочарованиям и инстинктам.

Конечно, мужская природа укоряла Третьякова за то, что он не взял женщину. Нет-нет, но внутри него шевелился чертенок, добавляя к воспоминаниям горечи. Но разум неизменно одерживал верх: былого не вернуть, а главное — зачем?

Казалось, время расставило все по местам. Ирина внешне заметно сдала, да и Третьяков не помолодел. Сила инстинктов ослабла значительно. Их заменила незримая связь, благодаря которой они хорошо понимали друг друга.

Как не тривиально для Третьякова звучало слово «друг», но приходилось признать, что его отношения к женщине точнее всего описываются этим словом. В жизни у Третьякова было несколько товарищей и приятелей и не было друга, как он понимал это теперь. Дружеская связь грела его душу, хотя имела существенный недостаток. Друг противоположного пола не обладал в его глазах необходимым признаком «свой». Женщина, как он понимал это в силу воспитания, приобретала такой признак только в силу родства по крови или близости. Близость он исключал, а значит, их дружеские отношения имели предел доверительности, и об этом приходилось помнить, мучая себя.

Ирина мучила себя больше, — он видел это. Она казалась такой несчастной, когда вдруг краснела и замолкала. Третьяков догадывался, когда она закрывалась от него, — если он мог подумать плохо о ее муже или сыне. Впрочем, иногда обстоятельства оказывались сильнее женской защиты.

Так получилось неделю назад, когда Третьяков некстати потревожил Ирину расспросами о ее занятиях в выходные. Стояла прекрасная погода, а она сказала, что выходные просидела дома. Понятно, что от этого выглядела утомленной и даже изможденной.

— Какая природа?! — чуть не вспылила Ирина, не выдержав от советов Третьякова. — Разве с моим мужем можно отдохнуть?

— Две ночи не спала, — продолжала она, не в силах остановиться. — Сколько раз ему говорила, чтобы не ел того, чего нельзя. Да он и сам лучше меня это знает. И опять наелся копченой колбасы. Соседка угостила в деревне. Хоть день и ночь следи за ним, как за маленьким! Тут то я слежу, но не в деревне же!.. В пятницу вечером приехал, в субботу утром у него щека начала опухать. Все ясно. Собирайся в больницу. В больницу не хочет. Месяца ведь еще не прошло с последнего приступа. «Давай, таблетки попью». Все мы это уже проходили, все известно, толку не будет. Но ведь жалко его. Смотрит как ребенок. «Ну, попей. Но только не надейся особенно. Все равно готовься». Так что ты думаешь? Весь день смотрел телевизор, прятался от меня по комнатам. А я пока убралась, пока постирала, пока еду приготовила. Стала звать на ужин, пришел — боже мой! Надо скорую вызывать! Довел себя до того, что лицо уже как шар, и шея начала пухнуть. Это не представить, это надо видеть. Страшное дело. Я уже привыкла, но первые разы чуть в обморок не падала.

— «Звони», — говорю, а он уже слова не выговаривает. Нет, ты мне скажи: это разумный человек или нет? Ведь его каждый раз предупреждают — не доводи себя, чтобы не задохнуться. Началось — быстренько в больницу колоться. Запустишь — придётся делать прокол и ходить с трубкой, пока опухоль не спадет. Это если еще успеют проколоть, а могут и не успеть.

— И у него, конечно, ничего не собрано. Пока звонила, пока собирала вещи… Скорая ехала полтора часа. Приехала опять незнакомая бригада. Молодой парень, с этой болезнью не встречался. Стала ему объяснять, что нужно делать. Он мне: «Вы врач или я?» Я не врач, но я это уже десять раз прошла. Он вызвал другую бригаду. Женщина сказала ровно тоже, что ему говорила я. Приехали в больницу. Ночь. Следить за ним некому. Я говорю, что его надо в реанимацию, потому что шея опухла, и процесс идет ниже. Мне говорят, что ничего страшного. Пусть пока полежит. Если начнет задыхаться, то зовите. «А кто будет звать?» — «До утра — вы, если так беспокоитесь. Больше некому. Устраивайтесь рядышком, если хотите». Конечно, пришлось звать. Уже под утро. Накололи, вроде отлегло. Он уснул. Я до утра подождала, потом пошла домой спать. Вечером принесла ему поесть. Он мне опять не понравился. И опять за ним некому смотреть. Осталась в больнице еще на ночь. А ведь можно было сходить самому в субботу, ногами, попросить, чтобы покололи. Если один боится идти, я бы с ним сходила. Так что, Дима, кататься, отдыхать — это не для нас. Его катания — это в деревню и обратно, свекровь возить и домик строить. А мой удел — сидеть дома и ковыряться на даче. Как в анекдоте. «Вы как будете отдыхать? — На даче буду отдыхать. Буду копать, сажать, поливать. А если на мужа обижусь, то уеду домой и буду мыть, стирать, убирать».

— Хоть бы домик он успел достроить в деревне. Я у него ничего больше не прошу. Он и так делает, сколько может. Сруб у нас стоит, окошки и дверь он сделал. Полы бы еще, остальное как-нибудь потом. Говорю: «Ты пока отложи все остальное, постели полы, чтобы я могла приезжать. Будем ходить в лес. За грибочками, за ягодками. Мне бы только переночевать, больше ничего не нужно».