Светлые аллеи - [3]

Всё было как всегда, но к утру Моте(проститутку звали Матильдой) что-то стало плохо. Когда бутылку самопального коньяка мешаешь с литром палёной водки, это бывает. Я вызвал «скорую» и одел на неё ажурную проф-одежду. Причесал, умыл. Приехал врач, похожий на потного ангела смерти, бегло осмотрел Мотю в спальне и вдруг её повезли в больницу. Сопровождающим как самого трезвого взяли меня. Всю дорогу Мотя канючила у меня деньги и грозилась. Заплатили, мол, за час, а она всю ночь проработала, не смыкая ног. Я ей цинично пытался доказать, что 6 половых актов в среднем по 10 минут и дают в результате искомый час, за который мы ей честно и заплатили, а остальное время прошло в питие и беседах. Но Мотя капризничала, пускала, как бешенная собака, слюни и с восторгом кричала врачу, что её не обманешь. Врач интересовался, почём у неё минет, а водитель, у которого не было денег, его отговаривал. Вообщем ехали весело, только в конце Мотя опять начала страстно стонать и своими стонами и блеваниям напомнила нам, куда мы едем.

В больнице её сразу куда-то увели, а мне сказали, чтобы я ждал. Чего ждать, я так и не понял. Через минут двадцать ко мне, ослепляя халатом, подошла непонятная старуха со злыми морщинами, видимо нянечка, и, равнодушно улыбаясь, сообщила:

— Поздравляю, у вас девочка. Вес 3 с половиной литра, то есть килограмма.

И она стала намекать на бутылку. Теряя от неожиданности сознание, я ей дал. Потом вышел на улицу, где с корточек поднимался новый день, а солнечные лучи уже рикошетили от витрин, и пронзительно подумал: «Вот, новый человек на земле родился!» И вдруг заплакал от жалости и горя. С пьяным со мной иногда такое бывает.

Почуяв ослабевшего человека, рядом со мной из утреннего воздуха материализовался нищий, босоногий, как Лев Толстой. Его изощренные лохмотья дышали поэзией, а сам он дышал перегаром настолько густым, что об него можно было запросто стукаться лбом. Объятый скорбным ужасом похмелья, он поглядел на меня красным собачьим глазом и, называя братом, заученно попросил 20 копеек. Я дал денег и ему, и на душе немного отпустило.

Слеза комсомолки

Встречал я как-то с одной комсомолкой один рассвет. Рассвет завяз где-то в тучах и опаздывал. Жгуче светила луна. Как электрические столбы гудели ноги. Бесновались комары и комарихи и всей камарильей злобно нападали на нас. И безумно хотелось лечь и поспать. А ей было всё нипочём. Женщины, особенно нерожалые, чрезвычайно выносливы на встречах рассвета.

— Ты меня любишь? — выпытывала она у меня.

А я не знал, люблю её или нет. Если в человеке тебе нравится только его сиськи — это не повод для любви. Я сделал неопределённое, многовариантное лицо. Вроде как стесняюсь.

— Ну хоть немножко? — не успокаивалась эта комсомолка.

А я не знал, как можно любить немножко. Это всё равно, что немножко умереть или немножко забеременеть. Однако осторожно сказал:

— Ну если только немножко.

Она о чём-то задумалась, что было для меня непривычно. Мне не нравятся задумавшиеся девушки, обычно после этого они приходят к верным выводам относительно меня. И пиши пропало. И пока она не пришла ни к каким выводам, я опять полез к ней под юбку. «Хоть руку погрею»-утешал я себя. Дело в том, что она была девственницей, чрезвычайно этим гордилась и всё боялась продешевить. Она ждала солидного обмена: девственность на успешный брак. Это был её единственный козырь в этой жизни.

Так что уламывать комсомолку было бесполезно — за ночь я в этом убедился. Шесть часов пыхтения и сизифовых усилий и даже до трусов не добрался. И после этого еще интересуется: «Ты меня любишь?» За что любить?

Комсомолка опять шустро сдвинула тёплые коленки и заученно, как попугай, сказала — После свадьбы, после свадьбы.

Чувствовалось, что я был не первый и видимо не последний, кому она это говорит. Руку я, конечно, не убрал, но всё же остановил. Пусть попривыкнет к её присутствию, рефлекс выработается, а потом когда она успокоится и потеряет бдительность, двину руку дальше на неосвоенные территории. И так по квадратному сантиметру, завоёвывая её тело ниже пояса, доберусь до главного. Эту тактику медленного проникновения я применял всю ночь и на каждой лавке, но успехи ошеломляли своим отсутствием. Я понимал, что тактика ошибочна, но другой не имел. Не признаваться же ей в любви. Честнее изнасиловать.

Выше пояса дела продвигались успешней — на её груди скоро будут мозоли, а что толку?

Я закурил левой рукой и стал смотреть в её бездонные свинячьи глазки — тушь от поцелуев обсыпалась и обнажились реденькие и чахлые реснички. Фигурировали также незначительный носик, развесистые щёки, в беспорядке расставленные зубы. «Сука ты, сука» — нецензурно подумал я и, отставив сигарету, снова полез целоваться, синхронно начав поползновения под юбкой. Но она была начеку и ко всему больно укусила меня за язык, а, укусив, довольно захихикала. Вдруг мне это всё надоело до смерти и я понял, что пора прощаться. То есть я понял это давно, ещё до свидания, но сейчас особенно отчётливо.

— Ну ладно, я пойду, — вздохнув, сказал я.

— А что рассвет встречать не будем? — поразилась она.