Светлое будущее - [39]

— Не могу с вами согласиться, — говорю я. — Вы читали «Капитал»? А «Восемнадцатое брюмера»? А... (Я перечислил целую серию прекрасных работ классиков.) Разве они бездарны?

— Я не отвергаю того, что марксизм создали гении, — сказал Эдик. — Я лишь утверждаю то, что продукт их творчества, став великой идеологией, оказался при этом воплощением бездарности для бездарности, т. е. для подавляющего большинства населения Земли. Он так был задуман. И таким он удался.

— Так вот, — сказал Виктор Иванович. — Щедров добивается разрешения уехать па Запад с творческими целями. А это значит насовсем.

— Это нечто новое, — сказал Безымянный. — Мне казалось, что Ростропович исключение. История с Щедриным, если ее раздуют, снимет до некоторой степени национально-еврейский налет с нашей эмиграции. А как он мотивирует?

—Полная творческая изоляция.

— Если мне не изменяет память, так же мотивировал свой отъезд Неизвестный. Но поскольку он уехал как еврей, эта мотивировка осталась в тени.

— А Щедров разве не еврей?

— Черт знает что! Стоит русскому человеку добиться в чем-то индивидуального успеха, как его начинают подозревать в том, что он еврей. Вы слышали, конечно, о С...ом? Перед прошлыми выборами в академию решили сократить число евреев. Кандидатура С...го всех устраивала (а кандидатуры, как известно, заранее намечаются в соответствующих отделах ЦК КГБ), но ходили слухи, что он еврей или по крайней мере полуеврей. В бумагах просмотрели — все в порядке: из крестьян Вологодской области. Но евреи — они же хитрые! Вызвали С...го в соответствующее место выяснить, еврей он или нет. Он пришел. И когда его спросили об этом, он вынул член и положил на стол. А в комиссии, говорят, были женщины. Представляю, что там творилось. Все-таки выбрали. Но самое смешное во всей этой истории то, что он на самом деле оказался евреем: просто его прадед был крещен и стал крестьянином.

НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Как и Марксу, ничто человеческое мне не чуждо. И я размечтался. Вот изберут меня в членкоры. Потом — в академики, это уже не проблема. Потом — или в ЦК, на отдел, или в вице-президенты. Лучше в ЦК, оттуда больше шансов попасть в секретари по идеологии. А там — и на место этого чахоточного старпера рукой подать. Конечно, с этого места в генсеки еще никто не выходил, но можно создать прецедент. И это было бы верно. Должны же, в конце концов, во главе страны стать настоящие ученые!

И меня понесло. Нужны радикальные реформы! Прежде всего надо сделать более свободными поездки за границу. Любого выпускать, конечно, нельзя. Нужен отбор. Проверка. Надо надежных выпускать. Но с умом. А то вон сколько невозвращенцев! Репрессии надо, разумеется, отменить. Сажать, разумеется, надо. Но не кого попало. На законных основаниях. С открытым судом. С до-казательствами. С журналами надо порядок навести. Нельзя, конечно, разрешать печатать что попало. Тут только волю дай. Таких журналов наделают, что наш философский журнал и даже «Коммунист» никто читать не будет.

В самый разгар моей мысленной государственной деятельности зашла Ленка.

— Вот, послушай, — сказала она, — что сочинил тот самый наш мальчик... Называется «Мечта карьериста».

Не по микрофону ваши песни петь

И не императором на троне,

А хотел бы я в середке Там сидеть

На виду, на кумачово-алом фоне.

Чтобы за моей спиною Он

В белом мраморе стоял родимый.

Чтобы за столом с обех сторон

Соратники — кретины, подхалимы.

Чтобы впереди огромный зал

Ликовал в переизбытке счастья.

Чтобы пялил на меня глаза

И вопил Ура и чтоб да здраст я.

Чтобы в гении из гениев меня

Возвели хапуги и подлизы.

И чтоб ни едина божья дня

Без меня не засветился телевизор.

Поголовно чтобы с раннего утра

Меня слушали с разинутыми ртами

И трудящиеся самых разных стран

Мой проезд усыпали цветами.

Чтобы в черном «ЗИЛе» за броней

Проносился с мощной телохраной.

И с Самим бы, с Ним ровня-ровней

Стал бы я. И лучше б, если рано.

Только в этом деле есть изъян:

Вдруг столкуются и потихоньку скинут?!

Вдруг отыщется какой-нибудь смутьян

И испортит идеальную картину?!

Негодяй, кто на посту б меня сместил,

Обвинил б меня во всем, конечно.

И среди бесчисленных могил

Затерялся б я бесследно и навечно.

Так уж лучше...

— Хватит, — оборвал ее я. — Выпороть твоего мальчика надо и отправить на БАМ, чтобы жизни понюхал.

— А это разве не о жизни? Жизнь-то всякая бывает. Не обязательно на БАМе. Ну, уж если ты хочешь о БАМе, так ты получишь!

— Избави боже! Оставь меня в покое. Мне работать надо.

КОНЕЦ ЭПОХИ

Теперь я сам почувствовал, что эпоха либерализма окончилась. Скоро, надо думать, она закончится и для меня. Когда? В какой форме? Надо во что бы то ни стало пробиться в членкоры. Иначе потом только вниз. И все то, что мы сделали, пойдет прахом. И ребяг разгонят. Надо сопротивляться. И как Антон не может понять, что это нужно не столько лично для меня, сколько для дела. Ведь и он эти годы мог мало-мальски терпимо существовать только благодаря нам, либералам. Раздавят нас, и им (таким, как Антон) будет хуже. Их тогда совсем испепелят. Обвинять нас в корыстолюбии и тщеславии — пустяк. Но ведь у нас иначе нельзя!!! Если хочешь сделать доброе дело и при этом остаешься без чинов, званий, известности, материальных благ, то ничего не сделаешь. Хочешь добра обществу, добивайся благ лично для себя. Но определенным способом добивайся. И мы, либералы, инстинктивно поступали правильно — не было другого способа поведения вообще. И чем шире и выше пробились бы мы к власти, чем больше захапали бы мы материальных и духовных ценностей, тем сильнее было бы наше влияние на общество. И тем больше мы принесли бы добра. Я не отвергаю таких бессребреников, как Антон. Я готов молиться на них. Но они возможны лишь постольку, поскольку есть мы. И их влияние на общество возможно лишь постольку, поскольку есть наше влияние. По многим линиям так: и с точки зрения их выживания, и с точки зрения восприятия их идей. Они объективно суть лишь отростки (пусть — вершины) либерализма, и ничуть не больше. А изображают из себя существа особой высшей породы. Положить бы на чашу весов содеянное ими и содеянное нами... Впрочем, зачем такое противопоставление? И в этом мы не виноваты. Это мы, говоря «мы», включали сюда и таких, как Антон. А они всегда и всячески отделяли себя от нас.