Светить можно - только сгорая - [54]

Боровский работает в Стокгольме в штате электромеханической германской фирмы «Сименс — Шуккерт» в должности помощника заведующего отделом товарных цен. Представительство такой солидной фирмы позволило Воровскому поселиться на одной из шикарных улиц — Виргерярлстатан, где жил и Яков Станиславович Ганецкий, большевик, с которым Боровский также был дружен со времен одесского подполья. За время эмиграции Моисей Урицкий не раз встречался с Воровским на разных собраниях и конференциях русских социал-демократов, знал, что с его участием в Швеции был сформирован один из большевистских заграничных центров, работавший под руководством Владимира Ильича Ленина.

Пароход еще швартовался к пассажирскому причалу Стокгольмского порта, когда Урицкий увидел на берегу Вацлава Воровского, который встречал Моисея Соломоновича. По дороге в отель «Регина», в котором был заказан номер Урицкому, Боровский рассказал, какие нужно оформить бумаги для получения выездной визы.

По пути в отель Урицкий всматривался в город. Где-то гибнут люди, рушатся города и деревни, а Стокгольм сияет глазастыми витринами магазинов, степенно шагают по улицам уверенные в своей безопасности господа, матери везут в колясках разодетых детей… Швеция соблюдает нейтралитет.

— Это внешнее спокойствие, — разгадал ход мыслей Урицкого Боровский. — Нет, и Швеция не смогла остаться в стороне от войны. Стокгольм превратился сейчас и своего рода международный центр, где встречаются, сталкиваются, переплетаются влияния и интересы германской группы и группы стран Согласия, социал-патриотов и большевиков, коммерческих интересов деловых кругов… Стокгольм стал мировой ареной политики самых разных направлений.

— Если бы вы знали, как я вам завидую, — прощаясь у входа в отель, сказал Боровский. — Ведь через несколько дней вы будете на родине.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вечером 14 марта 1917 года Моисей Соломонович Урицкий, не дожидаясь полной остановки медленно подползающего к Финляндскому вокзалу поезда, спрыгнул на перрон. Несколько часов пути от Выборга до Петрограда были мучительны. Ведь это не просто возвращение на родину после нескольких лет жизни за границей, а прибытие в Россию, где нет самодержавия. Он смотрел на выходивших из вагонов людей, полагая, что и они испытывают чувства, переполняющие его самого, по ничего подобного не заметил. Вокруг царила обычная привокзальная сутолока: молочницы с бидонами, огородники с мешками и корзинами спешили, чтобы занять места на рынке для завтрашней торговли, и бесцеремонно расталкивали толпу. Военный патруль во главе с офицером проверял документы у людей в солдатских шинелях, которые, кстати, составляли большинство прибывших пассажиров. Все, как раньше, лишь не видно расхаживающих по перрону жандармов. И это обстоятельство вдруг перевернуло все в душе Урицкого. Только подумать, что впервые можно вот так просто шагать по родной земло, не опасаясь ареста и слежки, идти в любом направлении, не стараясь запутывать следы, ие настораживаясь, не опасаясь вездесущих шпиков. И первые ощущения показались чуть смешными. В самом деле, чего он ожидал? Что все люди ходят по городу в обнимку и распевают революционные песни? Урицкий остановился, достал иа портсигара датскую сигарету, хотел было закурить, но раздумал. Вытряс из сигареты табак, вытащил из кармана видавшую виды трубку, свою старую подружку, и, набив ее, с наслаждением затянулся. Сразу появилось ощущение домашности. Ведь действительно он дома, в своей милой, обновленной России. Оглянулся по сторонам. Толпа заметно поредела: все торопятся по своим долам. А он? Ему ведь тоже есть куда спешить. Вацлав Боровский предупредил, что его прибытия ожидают в Таврическом дворце.

Урицкий вышел на привокзальную площадь. Его никто не встречал. Да и необходимости в этом не было: небольшой саквояж — вот и весь его багаж. Еще раз оглянувшись и не найдя ни одного извозчика, он поднял свою поклажу и зашагал в сторону Литейного моста.

Нева, еще скованная льдом, казалась черной: свет уличных фонарей был не в состоянии высветить дажа поверхность моста. Урицкий ускорил шаги. На углу Шпалерной улицы и Литейного проспекта увидел стены дома с черными глазницами пустых окон. Это было здание Петербургского окружного суда, сгоревшего в февральские дни.

Несмотря на поздний час, Таврический дворец был освещен.

— В левой стороне размещается Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, орган власти пролетариата и крестьянства$7

Урицкий уверенно повернул влево.

Совершенно для него неожиданно в здании было полно народа. Рабочие, солдаты, матросы, представители петроградской интеллигенции, крестьяне, видимо, только что прибывшие из глубинки. Люди входили и выходили из многочисленных комнат, шумно между собой переговаривались, слышался смех. По всему было видно, что все чувствуют себя раскованно, свободно.

Побродив по коридорам, Урицкий увидел у входа в зал заседаний стол, а над ним красный флажок и самодельную табличку: «Бюро Центрального Комитета РСДРП».

— Я вас слушаю, — обратилась к нему женщина, сидящая за огромным, явно не по ее росту столом.