Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - [15]

Он рассказывал, что, по семейным данным, фамилия Блок немецкого происхождения, но, попав в Голландию, он понял, что это ошибка, что его предки именно оттуда, настолько в Голландии ему все показалось родным и кровным. Потом говорили о детстве и о детской склонности к страшному и исключительному. Он рассказывал, как обдумывал в детстве пьесу. Герой в ней должен был покончить с собой. И он никак не мог остановиться на способе самоубийства. Наконец решил, что герой садится на ЛАМПУ и СГОРАЕТ. Я в ответ рассказала о чудовище, которое существовало в моем детстве. ЗВАЛИ ЕГО – ГУМИСТЕРЛАП. Он по ночам вкатывался в мою комнату, круглый и мохнатый, и исчезал за занавеской окна.

Лиза не знала о том, что Блок тут же поделился в письме с матерью: «Вчера обедали Кузьмины-Караваевы – они оба очень хорошие…» Наверняка на сердце у нее стало бы хоть немного теплее.

Кончился 1910 год, а потом 1911-й и 1912-й, и за эти годы, по воспоминаниям Елизаветы Юрьевны, она встречалась с Блоком «довольно часто, но всегда на людях».

И тем не менее у них с Александром Александровичем появились общие знакомые, люди, которые как бы соединяли их… Многие из них встречались в доме поэта-символиста, эстета, историка, эрудита и полиглота Вячеслава Иванова в его знаменитой «Башне» (огромная его квартира находилась на последнем этаже и располагалась вокруг башнеобразного закругления, отсюда и получила название в литературном мире).

Дом этот был хорошо известен далеко за пределами Петербурга. В квартире Вячеслава Ивановича собирались философы, поэты, художники, историки, артисты… Невозможно даже перечислить всех тех, кто бывал здесь! Дом Иванова имел исключительное значение для всей предвоенной России: «Башня» с 1905 по 1913 год оставалась центральным местом для всего художественного Петербурга. Здесь, по словам Андрея Белого, шла «яркая, но сумасшедшая жизнь».

Впервые Лиза Кузьмина-Караваева попала сюда сразу после замужества, в 1910 году. И, как впоследствии вспоминала, чувствовала себя там «новичком, поистине варваром», встретив людей, владеющих «ключами от сокровищницы современной культуры». Что и говорить: Вячеслав Иванович умел объединять вокруг себя самых разных людей. Он с одинаковым знанием и блеском мог говорить о литературе, науке, религии, поэзии, политике.

По словам философа Н. А. Бердяева, «В. Иванов был незаменимым учителем поэзии… виртуозом в овладении душами людей. Его пронизывающий змеиный взгляд на многих, особенно на женщин, действовал неотразимо».

Да что там женщин! Велеречивый Ося Мандельштам рассыпал в письмах к учителю самые настоящие любовные признания: «Ваши семена глубоко запали в мою душу, и я пугаюсь, глядя на громадные ростки»; «…Чтобы увидеть вас – я готов проехать большое расстояние, если это понадобится».

Что касается женщин, то их отношения с поэтом-символистом действительно оказывались довольно сложными и запутанными. У некоторых из них преклонение перед Вячеславом Ивановичем перешло в отчетливо чувствуемую любовь. Кузьмина-Караваева избежала этой печальной участи… Впрочем, она почти сразу разгадала отношение мэтра к людям. Вот цитата из ее очерка уже эмигрантского периода «Последние римляне»:

...

Сам Вячеслав Иванов, прозорливый и умный, одновременно с этим поражал каким-то напряженным любопытством к каждому отдельному человеку, – каждого внимательно рассмотрит, точно и почти всегда правильно определит, отысповедует приемами тонкими и лукавыми, – потом только отойдет уже с большим безразличием.

Елизавета Юрьевна вспоминала свои первые впечатления от прихода на «Башню» и о разговорах, слушательницей которых она стала:

...

О Григории Богослове, о Штейнере, о страдающем боге Дионисе, о Христе, о Марксе, о Ницше, о Достоевском, о древней мудрости Востока, о Гете – и обо всем с одинаковым знанием, с одинаковой возможностью обозреть все с птичьего полета, взять отовсюду самое ценное. И не только самое ценное, – довести все до парадокса, обострить и уничтожить, соединить Христа с Дионисом, Канта с Круппом и т. д.

Блок бывал здесь крайне редко. А если и приходил, то, как и везде, больше молчал. Однажды на «Башне» первый раз читала свои стихи Анна Ахматова. Вячеслав Иванов предложил устроить суд над ними. Он пожелал, чтобы Блок был прокурором, а он, Иванов, адвокатом. Блок отказался! Тогда он предложил Блоку защищать Ахматову, он же будет обвинителем. Блок опять отказался!

Находим у Елизаветы Юрьевны:

...

Тогда уж только об одном, кратко выраженном мнении стал он просить Блока.

Блок покраснел – он удивительно умел краснеть от смущения, – серьезно посмотрел вокруг и сказал:

– Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом.

Все промолчали…

Эту фразу Е. Ю. Кузьмина-Караваева запомнит на всю жизнь…

Ахматова, читавшая воспоминания Елизаветы Юрьевны или знавшая об их содержании, спустя годы утверждала, что Блок на собрании у Вячеслава Иванова не говорил при ней тех обидных слов, которые приводятся мемуаристкой. «Он и не мог их произнести публично, – подчеркивала Анна Андреевна. – Он был хорошо воспитан». Очень может быть, что фраза поэта об Ахматовой была произнесена им не на «Башне», а в личном разговоре с Кузьминой-Караваевой. Так называемые ошибки памяти иногда встречаются в воспоминаниях Елизаветы Юрьевны. Впоследствии она так вспоминала одно из первых своих посещений «Башни»: