Свет в окошке - [66]

– Ворюга!.. – завизжала мамаша, сверкая глазищами. – Креста на тебе нет! Да я тебе яйца вырву и вкрутую сварю!

Синие наманикюренные ногти полоснули воздух у самых глаз Ильи Ильича, но достать не сумели, видимо, в кошеле стервочки уже недоставало денег для решительных действий. Ругаться она ещё могла, а вот вцепиться в харю – нет.

Илья Ильич взял Анюту под руку.

– Пойдём отсюда, – едва ли не повторил он фразу своей противницы, – видеть её не хочу.

Дюжина лямишек исчезла из кошеля, и бомжиха беспомощно завертела головой, пытаясь сообразить, куда подевалась дочь со своим вредным ухажёром.

– Но ведь она сказала, – беспомощно пробормотала Анюта, – надо её угостить… она же моя мама…

– Анюта, я вам потом всё объясню. Это не мать, вспомните, что она с вами сделала. Да подумайте, в конце концов, хочется вам сидеть вместе с ней, пить водку и слушать её пьяный бред?

– Н-нет…

– Вот и идём отсюда. А она пусть пьёт с кем-нибудь другим.

К этому времени бомжиха сообразила, что произошло, вытащила кошель, высыпала наличность на ладонь, но обнаружила лишь несколько лямишек – явно недостаточно, чтобы взламывать чужую оборону.

– Ограбили!.. – запричитала она. – Караул!

Прохожие со скучающим любопытством посматривали в её сторону, подходить с соболезнованиями никто не торопился.

– Да что же это творится? – Две мутные слезинки повисли на сантиметровых ресницах. – Родная дочь, дочура мамочку ограбила! Я к ним с поцелуями, а они ко мне с х… – На этом ригористически настроенное мироздание, не дозволяющее оскорблять чужой слух непригожими словами, обрезало монолог на полузвуке.

Илья Ильич едва ли не силком вёл Анюту сквозь предкарнавальную сутолку. Вид у девушки был потерянный, иногда она что-то беззвучно шептала, и на ресницах, точно так же как у матери, поблёскивали слёзы. Только ресницы были свои и слёзы – настоящие, а не выдавленные алкоголем. Рассказывают, будто некий естествоиспытатель полжизни потратил, чтобы установить биохимическую разницу между искренними слезами и тем, что выделяется под действием лука и иных слезогонных веществ. В фальшивых слезах больше белка, так что в крайнем случае они оказываются мутными. Стоило тратить годы, чтобы установить факт, интуитивно известный всякому?..

Как всегда, размышление на отвлечённую тему помогло Илье Ильичу взять себя в руки, и он начал успокаивать Анюту. Должно быть, именно его бессмысленных слов и не хватало девушке, чтобы окончательно потерять самообладание и разреветься.

Скамеек в бразильском секторе не водилось, в случае нужды люди безо всяких комплексов усаживались на тротуар, но Илья Ильич зачем-то тащил рыдающую спутницу по оживлённой улице, не зная, что с ней делать, и радуясь, что не принято в Городе подходить к незнакомым и тем более интересоваться, что случилось… ведь тогда нужно будет и помочь в случае нужды. А возможно, попросту Город скрыл от взглядов толпы рыдающую девчонку, чтобы не мешать ей плакать, а им веселиться.

– Ведь у меня же никого больше нет… – наконец сумела выговорить она связную фразу.

Что можно было возразить на этот выкрик? Илья Ильич сказал единственное, что ему оставалось:

– А я? Я же никуда не делся.

– У вас семья, сын… Друзей миллион, вы в прежней жизни вон сколько прожили… что я вам…

И тогда Илья Ильич рассказал, что Илюшки больше нет… то есть он есть и даже никогда не умрёт, но и увидеться с ним нельзя. Рассказал, как ходил к матери, а обнаружил чужую, выжившую из ума старуху (а ведь мать у него была настоящая – не чета стерве, что называла себя Анютиной мамочкой). Рассказал, что семья за тридцать лет разлуки сгнила напрочь, а настоящими друзьями он так и не обзавёлся. Приятели имеются, большинство уже давно здесь, а настоящих друзей так и не нажил. Дружба любит постоянство, а он всю жизнь провёл перекати-полем, даже последние годы, когда из колонны перешёл в управление и высиживал пенсию в чиновничьем кресле. В ту пору у начальства не стоял вопрос, кому ехать через полстраны с ревизией или на приёмку объекта, посылали Илью Ильича, зная, что он лёгок на подъём, а дело знает как свои пять пальцев, так что вокруг единственного пальца его никто не обведёт. Вот только должность такая не способствует обрастанию друзьями. Так что вокруг пальца Илью Ильича обвела судьба, оставив его одиноким как перст. Простая, самоочевидная ситуация, которую легко можно объяснить на пальцах.

Конечно, не всё и не так рассказал Илья Ильич, но главного добился, Анюта перестала плакать, а слушала, завороженно кивая головой.

– Знаете, у кого-то из русских поэтов, у Бунина, кажется, есть стихотворение об одиночестве, так оно кончается строчкой: «Хорошо бы собаку купить». Но у меня даже собаки не было, куда я её дену со своими разъездами? А когда немощь нагрянула, то тем более – сам ног не таскаю, какая тут собака… да и была бы – сюда её не привезёшь, хоть сто прививок делай и двести справок бери.

Анюта кивнула в очередной раз и тихо сказала:

– У воспитанников в детдоме была своя сказка или вроде сказки, такая история. Её нельзя чужим рассказывать, поэтому никто и не знает. Будто бы где-то среди нихиля есть поляна. Ты не думай, нам мультики показывали, так что я знаю, что такое поляна. Там трава растёт, солнышко светит и летают бабочки. И нигде нет ни одного человека. Людям туда нельзя, потому что это вроде Цитадели, только не для людей, а для животных. Ведь есть же знаменитые животные, которых помнят уже тысячу лет. Главный среди них – Буцефал, конь Александра Македонского. А помогает ему Инцитат, который был римским сенатором. И когда у какой-нибудь девочки или мальчика умирает любимая зверушка, она попадает туда. У них там мнемонов нету, у них сразу получается для котёнка миска молока и диван с подушками, для щенка – косточка, а для лошадей – трава и речка. Вот так прямо посреди поляны стоит диван, а на нём лежат кошки.